Кязимзаде А.

Мальчик веселый из Карабаха-так называют всюду меня

Пока живу – пою,

пока пою – я молод!

– Сколько ж вам лет, маэстро? – спросил однажды не то в Ленинграде (ныне Санкт-Петербург – ред.), не то в Калининграде у Рашида Бейбутова репортеришка, по возрасту ли, по невоспитанности ли мало знакомый с канонами обращения к старшим и элементарными правилами профессионального общения.

-Вас интересует, как давно я пою? – невозмутимо ответил Рашид Бейбутов. – Всю жизнь! С того самого мгновенья, когда матушка моя достопочтенная разрешилась от бремени, – и завершил тираду свою торжественно-насмешливую и вовсе неожиданным пассажем: – Наука утверждает, что новорожденный оповещает о своем появлении криком, плачем… А я, как неоднократно свидетельствовала мама, едва появившись на свет Божий, запел. И даже взял верхнее «до»!

И держал его высоко-высоко.

До самого последнего вздоха. Как и доброе имя свое. Как песню первой любви. Как оду вечной молодости.

Буквально на днях однокашник школьный мой и давний друг-приятель Ильдрым Гасымов, многолетний музыкальный продюсер, который прежде чем стать гендиректором «Азконцерта», был, образно выражаясь, главным администратором и организатором гастролей Рашида Бейбутова, рассказал мне довольно любопытную историю, напрямую, полагаю, связанную с той, которую я только что вспомнил, и было бы, наверное, неплохо и вам ее послушать.

– Появился как-то у Рашида Меджидовича некий доброжелатель, в кавычках, разумеется, и посоветовал ему обновить паспорт и заодно скостить себе, как говорится, годы. Ну, смерил его Рашид Меджидович долгим укоризненным взором, только он умел так уничижающе смотреть на непонравившегося собеседника, только он умел пронизывать его взглядом, и кивнул мне: разберись, дескать, с ним. Я без слов понял и постарался сделать так, чтобы этот тип в руководящем сером костюме больше не появлялся в радиусе минимум полукилометра от Рашида Меджидовича.

От клуба Фиолетова

до клуба Дзержинского

Не спешите упрекать автора в неграмотности и пренебрежении к общепринятым правилам написания названий тех или иных очагов культуры. Лучше постарайтесь понять его состояние, я бы сказал, состояние души его, когда он выводит эти строки.

…1943 год. Летний клуб имени Фиолетова, что и поныне за кинотеатром «Низами», кстати, в те времена называвшимся «Художественный». Гастроли Госджаза Армении – аншлаг такой, что не только мальчишки, но и парни постарше облепили деревья, окружающие небольшую, но уютную эстраду.

А все дело в том, что поет Рафаэль Бейбудов, обладатель уникального тенора и исполнитель великолепных песен, писаный красавец с до блеска напомаженными иссиня-черными густыми волосами, с четко очерченными французскими усиками и очаровывающей улыбкой. С ума сходят не только барышни, вступающие в предзамужний возраст, а и солидные матроны, с мужьями наперевес штурмующие первые ряды партера: лишь бы он обратил внимание, лишь бы посвятил песню или хотя бы куплет ей, даже одно слово, и только ей!..

Память далекого-далекого детства: крепко держа за руку, отец ведет меня, шестилетнего сорванца, на один из этих концертов (мама занедужила вдруг, не может пойти, так не пропадать же с таким трудом приобретенному билету?!)

С того самого вечера (не скрою и даже погоржусь вслух этим!) я покорен Рашидом Бейбутовым, влюблен в его песни, в его голос, в его манеру одеваться и держаться на людях, в его улыбку и даже походку. И могу понять приятеля своего Айдына Салаева, вполне интеллигентного парня, выросшего в городской семье, когда он часами старается вложить в нагрудный карман платочек, чтобы смотрелся кончик его так же, как у Рашида Бейбутова, и, отчаявшись, звонит мне по телефону, невзирая на поздний ночной час, и говорит чуть ли не со слезами на глазах: «Понимаешь, полдня бьюсь – ничего не получается, шею вывернул, в зеркало глядясь…А он вытер губы, небрежно сует в карман платочек, и платочек – как влитой, смотрится, словно на лорде каком-нибудь или пэре…»

И еще я вспоминаю год 1957-й. В клубе им. Дзержинского, теперь это культурный центр «Шахрияр», премьера новой программы Государственного эстрадного оркестра Азербайджана, и поет Рашид Бейбутов.

Незабываемый, я бы сказал, это был вечер, когда великий Рашид Бейбутов представил публике первое исполнение песни великого Тофика Гулиева «Сэнэ да галмаз» на слова великого Расула Рзы. Ту самую, которая турецкой прессой многие годы спустя была названа поистине бесподобным творением трех гениев – композитора, поэта и, конечно же, певца.

Я, наверное, сотни, тысячи раз слушал этот романс (извините, музыковеды, если что-то я напутал в терминологии…) в исполнении Рашида Бейбутова и считаю его безусловной короной в творчестве Тофика Гулиева, хотя сын его – кинорежиссер Эльдар, тоже народный артист, называет таковой песню «Гызыл узюк», и иное не признаю. Однажды, помню, профессор Агабек Султанов сделал мне прилюдное замечание за такую нетерпимость, но я не устаю наслаждаться неподражаемым рашидбейбутовским исполнением, этими тончайшими, проникновенными, сердцем подсказанными руладами и переходами, абсолютно, по-моему, недоступными кому-то второму.

Но то, самое первое звучание «Сэнэ да галмаз» я не забуду до конца жизни. И не в последнюю, наверное, очередь потому, что случайно в какой-то момент глянул на сидящего справа от меня мужчину при седых висках и аккуратном проборе. Лицо его было озарено той одухотворенностью, проявлять которую порой мы отчего-то стыдимся, но которою нередко, вопреки своей воле, своему желанию, светимся. Он весь подался вперед, не ушами, а глазами, казалось, слушая песню, внимая певцу всей душою.

А по щекам его текли и текли слезы, и он, этот далеко не молодой уже человек, не стыдился их и не утирал. Вспомнил, наверное, юность свою или первую любовь, подумал я, и постарался не забыть это мгновенье, это мимолетное виденье…

Друзья и недруги

Специально не перепроверял, но не представляется мне, а убежден я глубоко, что один-единственный всего раз за полувековую свою карьеру, да и то по весьма уважительной причине, Рашид Бейбутов не сумел выехать на давно обещанную гастроль – на Нефтяные Камни. А недруги (у кого же из нас их нет?!) постарались раздуть из этого скандал.

Тут подвернулась одна из популярных в ту пору газет, опубликовавшая пасквиль, в котором не было только презрения, всеобщего негодования и осуждения тогда обозначавших слова «зарвавшийся и оторвавшийся от народа господин народный артист», и вылила на Рашида Бейбутова ушаты грязи.

Случилось так, что буквально на следующий день оказались мы на футболе рядом с редактором этой газеты, и выглядел он, обычно шумный и говорливый, присмиревшим, держался молча, даже как-то отчужденно.

В перерыве матча по стадионной трансляции «крутили» записи Рашида Бейбутова. И в тот момент, когда над переполненной чашей спортивной арены зазвучала трогательно лирическая «Севгилим», репортер солидной партийной, как тогда с почтением говорили, газеты обернулся к редактору и громко, чтоб все слышали, сказал: «Слушай, тебе не стыдно перед людьми?! Ведь кого ты опорочил? Это же Рашид!».

И было столько страстности в этом возгласе, столько неподдельного негодования, столько искренности и сердечности, что тот, к кому обращены были эти слова, встал и покинул стадион задолго до окончания матча…

Мы, коллеги, конечно, понимали, какие чувства владели им в тот момент. Как понимали и тот парадокс, что сам он ни в чем виноват не был. Просто был он добросовестным редактором газеты и не менее добросовестным коммунистом. И превосходно понимал, что выполнять партийную установку должен беспрекословно.

Голова помрежа Алили

Не помню уж, какого именно года полыхающее лето стояло на дворе, но помню превосходно, что дело было на железнодорожном вокзале.

Я встречал из Москвы важного, как сейчас сказали бы, VIP-гостя и в ожидании опаздывающего поезда коротал час в прохладе уютно обставленной комнаты, пышно именуемой депутатским залом.

А на перроне шли съемки художественного фильма, главное достоинство которого, как потом оказалось, было вовсе не в троекратном переименовании, завершившемся тривиальным «Бахтияром», не в уровне режиссуры и не в качестве операторской работы, а в бесподобных песнях Тофика Гулиева в несравненном исполнении Рашида Бейбутова.

Но в тот по-бакински жаркий полдень мы этого, разумеется, не знали. А только дивились тому, как переносят эту страшную духоту артисты и статисты в застегнутых наглухо костюмах, как не заливает им пот глаза и щеки, когда они раз за разом бегут то к подкатывающему составу, изображая на лицах радость, веселье и волнение, то еле бредут от него, не скрывая огорчения, усталости и где-то даже злости.

Тут вдруг объявили перерыв в съемках, распахнулась дверь и в депутатскую обитель вошел, нет, ввалился Рашид Бейбутов, на ходу снимая пиджак и утирая обильно выступивший пот и заодно размазывая щедро наложенный грим.

– Пожалуйста, поосторожнее, Рашид Меджидович, ну пожалуйста, я очень прошу вас, – причитал семенящий следом человек, седовласую голову которого прикрывало какое-то подобие шапочки, сооруженной из носового платка. – Не пейте холодную воду, я вам сейчас чаю соображу…

Не глядя на него, Рашид Бейбутов прошел к стоящему поодаль от окна креслу, поудобней уселся в нем и лишь после этого поднял глаза:

– Послушай, Алили, – спустя минуту-две мне пояснили, что это был помощник режиссера, а много позже, что он – носитель знаменитой не только в азербайджанском кинематографе фамилии, которого никто никогда и ни при каких обстоятельствах не звал и не знал по имени, работавший еще в самых первых фильмах бакинской студии, снимавшийся в эпизодах, правда, «У самого синего моря» с Крючковым и Свердлиным, верный и преданный друг всех, кто когда-нибудь имел, пусть и самое отдаленное, отношение к киноделу, кинопроизводству и киноискусству. – Послушай, Алили, ты бы лучше массовкой занялся, а то люди изнывают от жары… Водички им организуй, в тенечке пусть посидят, дух переведут. А за меня не беспокойся, со мной ничего не случится…

Так говорил Рашид Бейбутов, безмятежно улыбаясь в прохладе под высокими сводами уютно обставленной депутатской.

И вдруг словно укололо его что-то. Вскочил с места и крупно зашагал к входной двери:

– Погоди, погоди, Алили! Ты куда сценарий подевал? – и уже на шутливой волне: – Учти, можешь голову в этом бедламе потерять, но если потеряешь сценарий, голову тебе оторвут…

Только вот не до конца расслышал я и все эти годы мучаюсь в поисках истины: «оторву» – произнес Рашид Меджидович или «оторвут».

Хотя, впрочем, при его жесткой требовательности, при его скрупулезном отношении к работе, при его, наконец, пунктуальном характере это было одно и то же…

Рашид, как много

в этом слове!

Я, пожалуй, не удивлю вас ни по большому счету, ни по небольшому, если скажу, что в последние несколько лет жизни великого мэтра его взаимоотношения с Чингизом Садыховым, выдающимся нашим пианистом, долгие годы блестяще аккомпанировавшим ему и в Баку, и в гастролях на всех пяти континентах, не отличались теплотой и привязанностью. И тем не менее…

Вспоминаю встречу свою с Чингизом Садыховым буквально за день до его неожиданного лично для меня отъезда на постоянное место жительства в США. И был он, скажу вам откровенно, слегка подшофе.

Болтаем о том, о сем, и вдруг Чингиз берет меня за плечи, притягивает к себе и говорит с такой проникновенностью, с такой болью, что слезы прямо наворачиваются:

– Дай мне слово, что никогда не уедешь из Баку! Слаще Баку ничего нет на свете, ты веришь мне?! Помнишь же, как Рашид Меджидович поет: «Баку, милей тебя и роднее нет»?

Как я мог знать в ту минуту что наутро Чингиз Садыхов покинет Баку? Навсегда. И навсегда оставит в Баку свое сердце. И навсегда же увезет эту песню на устах.

Песню Рашида Бейбутова, которого он любил и любит всем сердцем. Несмотря ни на что, ни на чьи козни.

Памятью сердца

скреплено

Я не силен в арифметике. Тем более – в арифметике скорбных начал. Никогда не подсчитывал, сколько уже лет мы без Рашида Бейбутова…

Ибо песни его живы и так же юны и сочны, как и много десятилетий назад, ибо добро, посеянное им, вечно и непреходяще.

Ибо те, в кого он душу вложил и кому, взяв однажды за руку, дорогу в жизни помог проторить, беззаветны и признательны ему каждым своим дыханием, каждой песней, каждой секундой пребывания в подлунном нашем мире.

-Мне Рашид Меджидович подсказал стать певицей, – признавалась не однажды Ильхама Гулиева, – и его науку петь я буду помнить до конца своих дней.

– Как-то он предложил мне попробовать одну из песен его собственного репертуара, – говорил Октай Агаев, один из немногих в Азербайджане исполнителей, ставший народным артистом, минуя – и вполне заслуженно – ступень артиста заслуженного. – Не скрою, заманчивое было приглашение, но я нашел в себе силы отказаться. И сказал ему, постаравшись вложить в это признание всю душу: «Маэстро, так печатью своего таланта скрепили вы эту песню, что после вас никто и никогда ее уже не должен петь!» Он был и недоволен: «Ладно, ладно, много болтаешь», и доволен, по промелькнувшей на его лице улыбке я догадался…

– А я ему всем обязан – и тем, что пою, и тем, что живу в Азербайджане. Мне Рашид Меджидович помог пройти тот же путь, почти тютелька в тютельку, который прошел он сам, – вспоминает Мубариз Тагиев, коренной ираванец, начинавший карьеру свою в Госэстрадном оркестре Армении и по настоянию Рашида Бейбутова переехавший в Баку и ставший солистом Театра песни, а сегодня – народный артист, снискавший уважение и как исполнитель лирических композиций, и как заботливый наставник, взыскательный, охотно и отнюдь не демонстративно в жюри различных молодежных конкурсов заседающий в надежде найти и взять под свою опеку, как, собственно, с ним самим Рашид Бейбутов поступил, хоть одно юное дарование.

– О, школа Рашида Бейбутова – это даже не институт, не консерватория. Это – академия! И тот, кому посчастливилось ее пройти, вправе и должен, просто обязан этим гордиться!

Это – народный артист Васиф Адыгезалов, и я ценю слова его эти не только потому, что он мой друг и мы привыкли в общении с ним находить упоение и успокоение. Не только потому, что был он до последних своих дней председателем Союза композиторов Азербайджана и имел право больше, чем кто-либо иной, выносить такие вердикты. И не только потому, что песни, им сочиненные, охотно и бесподобно пел Рашид Бейбутов. А потому, что Васиф Адигезалов не один год жил и работал бок о бок с Рашидом Меджидовичем, аккомпанировал ему и в домашних концертах, и в гастрольных, в турне как по республике, так и по городам и весям стран зарубежных.

И наверняка лучше него особенности школы, консерватории, академии Рашида Бейбутова знать никому не было дано.

* * *

Рашид Бейбутов ни при каких обстоятельствах не величал себя звездой. И не позволял так себя называть никому.

Он был суперзвездой. Но он никогда не величал себя суперзвездой и не позволял так себя называть никому. Он был скромным до щепетильности и архипорядочным человеком, исключительно уважал себя, свое искусство, свое «Я», не им самим с большой буквы раз и навсегда в анналы истории вписанное.

– Не допускал и мысли о фонограмме, – сказал мне однажды композитор Азизага Азизов, в молодости виртуозно игравший на трубе в эстрадном оркестре и не раз аккомпанировавший Рашиду Бейбутову, – и даже подумать не мог, чтоб опуститься до уровня самовлюбленных балаганных шутов, нынче доминирующих на нашей сцене.

Он был воистину велик, наш Рашид Меджид оглу Бейбутов, сын ханенде, внук ашыга, Певец с большой буквы.

И я бы очень хотел, чтоб не только сыновья мои, но и их сыновья, их внуки и правнуки тоже так почтительно, с подчеркнутым уважением и непреходящей любовью относились к голосу и искусству Рашида Бейбутова, к его имени, к его памяти.

И тогда я буду счастлив и горд, что вырастил таких сыновей.

Каспий.- 2009.- 24 января.- С. 16.