Фарадж ГАРАЕВ, композитор:«Национальный характер музыки не может не проявиться в самосознании композитора»

Столетие со дня рождения выдающегося азербайджанского композитора Кара Караева широко отмечается не только в Азербайджане. Юбилейные торжества, проходящие во многих странах, непременно включают в себя исполнение его произведений. В их числе звучат незаконченные сочинения прославленного музыканта, переоркестровка которых его сыном, тоже известным композитором Фараджем ГАРАЕВЫМ, позволила дать им новую жизнь. Об этом и многом другом он рассказал в интервью, подготовленном межпарламентской группой дружбы Россия–Азербайджан под руководством Дмитрия Савельева.

— В интервью вы часто рассказываете, что отец плотно занимался вашим музыкальным образованием, а что он говорил вам про то, как писать музыку? И как вы считаете, нужен ли в этом определенный навык или достаточно таланта и усердия?

— Печально, но факт. Искусство губят два чудовища: талант, не ставший профессионалом, и посредственность, умеющая в своей профессии все. Музыкальный мир переполнен и теми, и другими. Отец как педагог был строг и требователен. Терпеливо и неуклонно он прививал своим студентам, и мне в их числе, навыки профессионализма, что, по его мнению, было определяющим. Помню, как однажды, разгневанный каким-то моим проступком, он закричал: «Подбиральщиком красивых мелодий за роялем не будешь! Или будешь профессионалом — или меняй специальность!»

— И при этом ваш отец был уверен, что одно из важнейших свойств композитора — это умение передать в своих произведениях темперамент и самосознание нации. Вы согласны с ним в этом вопросе?

— Отец считал, что национальный характер музыки не может не проявиться в характере, темпераменте и, шире, в самосознании композитора. То есть цитирование зримых примет национального фольклора в профессиональном композиторском творчестве — отнюдь не единственный путь при создании музыкального произведения.

Вообще этот вопрос, на мой взгляд, достаточно сложный, дискуссионный... Но скажу с большой долей определенности, что даже в такой, крайне далекой от фольклора области музыкального композиторского творчества, как додекафония, у талантливого автора проявляются черты национального характера. Музыку австрийца Альбана Берга не спутаешь с додекафонией итальянца Луиджи Ноно, а опусы русского Эдисона Денисова принципиально отличаются от системы организации музыкального материала поляка Витольда Лютославского. И ряд этот, несомненно, можно продолжить. То же и в других композиторских системах, скажем, «спектральная музыка» — это чисто французский продукт, а musique concrеte instrumentale — немецкий.

— В одном из интервью вы говорили, что у Кара Караева осталось много незаконченных работ. Были ли у вас мысли завершить какие-то из этих произведений за него?

— Определенно — нет! Если автор не закончил сочинение, значит, так оно и должно быть. Но есть иной аспект, связанный с творчеством отца, с которым мне пришлось столкнуться. Я имею в виду его сочинения, которым удалось дать новую жизнь, — несколько его камерных композиций я переоркестровал и в итоге получился своеобразный цикл, связанный общим названием «Quаsi uno...», что в переводе с итальянского, обиходного для каждого музыканта, переводится словами «Как бы...» Фортепианная сонатина превратилась в Quasi una sonatina для струнного оркестра, Второй струнный квартет — в Quasi un concerto grosso для камерного оркестра, фортепианная пьеса «Царскосельская статуя» — в Quasi una fantasia для симфонического оркестра, а Соната для скрипки и фортепиано — в Quasi un concerto для скрипки и симфонического оркестра. Эти квазиновые опусы теперь постоянно звучат в концертных залах, что доставляет мне не только радость, но и творческое удовлетворение. Так, совсем недавно в Москве в Большом зале консерватории на концерте, посвященном столетию композитора, прозвучал Quasi un concerto в прекрасном исполнении Концертного оркестра консерватории под управлением профессора Анатолия Левина, солировал лауреат международных конкурсов Никита Борисоглебский. Такая «преемственность» кажется мне гораздо более перспективной, нежели завершение незаконченных автором опусов.

— Сегодня вашего отца знают как одного из самых известных советских композиторов, однако у него была еще и очень насыщенная общественная работа. Как вы оцениваете вклад Кара Караева в развитие культуры в Азербайджане?

— Если бы отец не занимался общественной работой, не был бы бессменным, начиная с 1948 года и до самой кончины в 1982 году, председателем Союза композиторов Азербайджана, секретарем Союза композиторов СССР, не был бы депутатом Верховного Совета СССР, академиком АН Азербайджанской ССР, профессором консерватории, то в творческом отношении он, несомненно, успел бы сделать гораздо больше. И в его портфеле было бы, скажем, не три симфонии, а шесть, не только Скрипичный концерт, но и концерты для фортепиано, виолончели... Он закончил бы оперу «Нежность», которая так и осталась в набросках, завершил бы замысел балетов «Гамлет» и «Лейли». О многом можно вспомнить... Но он считал своим долгом быть в центре общественной жизни, старался, по мере возможности, контролировать музыкальные процессы в Азербайджане — исполнительские, педагогические. В какой-то период, — вернее, пока его не подкосили болезни и он был полон сил — ни одно кадровое назначение на более или менее значимый пост в музыкальных учреждениях Баку не проходило без его участия, без его, скажем так, экспертной оценки. Он вел постоянную борьбу за чистоту национального искусства — и этот громадный пласт жизни прожил так же честно, как и свою жизнь в творчестве.

— Ваша сестра в недавнем интервью рассказывала, что мамы ваших родителей, одна из которых была мусульманкой, а другая — христианкой, были очень дружны и даже вместе ходили в мечеть и церковь. Эта история выглядит квинтэссенцией того, чем является Баку в культурном и социальном плане. Как вы считаете, повлияла ли эта среда на формирование таланта вашего отца и на ваш собственный дар композитора?

— Несомненно, повлияла. Традиционное бакинское двуязычие, может быть, и с перекосом в сторону русского языка среди определенных слоев интеллигенции, расширяло кругозор, давало несомненное преимущество при знакомстве с мировой литературой, которой на азербайджанском языке издавалось в то время крайне мало, в общении с коллегами, при поездках в Москву. Отец прекрасно говорил на азербайджанском языке, причем на бакинском диалекте, так как в те далекие времена каждое лето семья проводила в абшеронском селении Пиршаги, и он с детства слышал и впитал именно этот своеобразный говор азербайджанского языка, прекрасно владел и русским. В семье же говорили на обоих языках, и даже в доме его деда, моего прадеда Искендер бека Ахундова, свободно переходили с одного языка на другой. Учился отец в русской школе, что, несомненно, помогло ему при поступлении в Московскую консерваторию. Позже, возвращаясь в родной город из Москвы, где он жил многие годы, старался больше говорить на азербайджанском — на языке, который любил и который никогда не забывал. Такое двуязычие, такое тесное переплетение языков и культур, повлияло и на развитие его композиторского дарования, и на мировоззрение, и на формирование характера. Кстати, отец хорошо знал и немецкий, что в последние годы жизни, в период, когда его силы были уже на исходе, помогло ему оставаться творчески активным — он перевел с немецкого два учебника европейских мэтров современной музыки, композитора Эрнста Крженека и музыковеда Герберта Эймерта. Специально изучил польский для того, чтобы перевести учебник «Классики додекафонии» Богуслава Шеффера. Эти рукописи находятся в РГАЛИ, в Российском государственном архиве литературы и искусства. Для многих же бакинцев моего поколения русский язык стал основным, что давало, как я уже говорил, определенные преимущества. Но именно город, в котором я вырос и провел большую часть жизни, его культурная и социальная среда самым естественным образом сказались на формировании личности, и именно в Баку я стал тем, кем стал, — человеком, который всю свою жизнь провел в музыке.

Азербайджанские известия.-2018.- 9 июня.- С.1;3.