Эвез Абдуллаев: «Любое творчество помогает осознать себя...»

Эвез Абдуллаев... Это имя все чаще появляется на афишах Азербайджанского государственного театра оперы и балета. И не случайно. Эвез — обладатель уникального голоса, он один из тех редких оперных певцов, в ком певческий дар гармонично сочетается с талантом драматического актера. И это его качество ярко проявляется во многих исполняемых им ролях, и в состоявшейся накануне Нового года премьере оперы Сергея Рахманинова «Алеко», где Эвез Абдуллаев выступил в заглавной роли. Несомненно, этот спектакль войдет в золотой фонд азербайджанского оперного искусства. Зрители, среди которых было немало и иностранных гостей, высоко оценили работу всего коллектива и особенно исполнителя роли Алеко Эвеза Абдуллаева. Их горячие аплодисменты, крики «Браво!» долго не смолкали. Корреспондент «БР» встретился с заслуженным артистом Азербайджана, Президентским стипендиатом Эвезом Абдуллаевым вскоре после премьеры.

— Спектакль был возрожден спустя 22 года после последнего его показа в Баку в 1989 году, — сказал певец. — Это был последний русский спектакль, который здесь шел. После русская опера на нашей сцене не звучала, но вот, наконец, после длительной паузы лед тронулся, и слава Богу, ведь «Алеко» — это всемирное оперное наследие, идущее на сценах многих стран мира, а у нас в Баку, интернациональном городе, немало людей, любящих русскую музыку, соскучившихся по ней. Они долго ждали этого события и вот, наконец, свершилось. Надеюсь, что спектакль не останется первой ласточкой.

— А как было принято решение о постановке этого спектакля?

— Оно исходило от нашего уважаемого директора Акифа Турановича Меликова. Это была его идея — пригласить режиссера. Спектакль был поставлен в очень короткий срок силами самого театра. Он был создан буквально из ничего, всего за три недели. Это очень маленький срок, обычно на постановку спектакля требуется минимум месяц-два.

— Как проходили репетиции? Были ли какие-то сложности?

— Мне немного повезло, что я уже исполнял партию Алеко вместе с нашей соотечественницей Динарой Алиевой и маэстро Плетневым где-то полгода назад во Франции, в Лионе. Это был вечер, посвященный Сергею Рахманинову, на котором прозвучали две его оперы: в первом отделении — малоизвестная, незавершенная опера «Монна Ванна», во втором — опера «Алеко».

— И как приняли?

— Не менее бурно, чем здесь. Динара Алиева пела Земфиру. Был состав из Мариинского, Большого и других русских театров.

— А как получилось, что вас пригласили принять участие в этом концерте?

— Это благодаря Динаре. Будучи ныне солисткой Большого театра, она посоветовала пригласить меня. Мы очень давно дружим, вместе заканчивали оперный класс, у нас одна и та же школа, мы — единомышленники в творчестве и, слава Богу, у нас общий педагог — Гюльджахан ханум Гюльахмедова-Мартынова.

Вначале мы выступили с ней и другими солистами в Большом зале Московской консерватории, исполнив

9-ю симфонию Бетховена, а после получили приглашение на вечер Рахманинова в Лион. Так что, когда я приступал к репетициям в бакинской постановке «Алеко», у меня уже был какой-то опыт работы над этой ролью. Правда, к репетициям я приступил с опозданием, после завершения гастролей в Чехии и Словакии. Готовился буквально неделю. Молодого цыгана исполнил подающий очень большие надежды талантливый молодой тенор Азер Рзазаде, сын нашего народного артиста Заура Рзаева. Он тоже приехал из Милана за неделю до спектакля, но выучил эту партию сам, еще будучи в Милане. Мы рады, что несмотря ни на что спектакль, хоть и в короткий срок, но как будто бы получился и был принят публикой. Все-таки работа была проделана большая. Для создания спектакля из Украины был приглашен режиссер Николай Третьяк, который в Баку приезжает не первый раз. Он был очень доволен результатом, сказав, что даже его родной коллектив не работает с такой самоотдачей, как наши солисты. «Вы буквально живете на сцене, — сказал он. — Я получил большое удовольствие от проделанной работы». Он был очень счастлив, а в конце признался, что, несмотря на то, что он не новичок, многому научился у нас. Этот спектакль — результат слаженной командной работы, и его успех был обеспечен не только работой солистов, но также и артистов хора, музыкантов оркестра, дирижера, концертмейстера, технического состава театра. Я тщательно работал над этой ролью. Ведь мало просто выучить арию, выйти и спеть, важно создать на сцене живой образ. Мне очень жаль, что многие наши вокалисты не прошли школу Гюльджахан ханум. Это она нас настойчиво учила вникать в психологию персонажа, ставить на первое место образ, его создание, раскрытие и поэтому для меня голос где-то на втором, не самом главном, месте. Он как бы способ донесения информации о герое до зрителей, а самое главное — это раскрытие образа, в данном случае — Алеко, который в чем-то является прототипом самого Пушкина. Голос для оперного певца не должен быть самоцелью, зрителей сейчас не покоришь высокими нотами, если они не отражают каких-то чувств, эмоций, необходимо окунуться в их глубину, самому их прожить, а может, и открыть. Так что я осваиваю роль не только как оперный певец, но и как драматический актер. Для меня важно вначале самому поверить в создаваемый мной образ, поэтому вначале я работаю без музыки, а потом уже начинается работа с концертмейстером. Все это напоминает работу скульптора, который вначале создает основу, железный каркас, а потом постепенно создает тот образ, которым мы любуемся в музеях, на выставках.

— Как произошел ваш выбор профессии оперного певца? Наверное, случайно, ведь вы, я слышала, работали поваром?

— Но до этого я окончил авиационную академию, получил высшее образование по специальности инженер-механик по авиастроению.

— Надо же, какие повороты судьбы! Вам хотелось стать летчиком?

— Да, поэтому и поступил в авиационную академию. Окончил учебу на «отлично», но потом, волею судьбы, попал в японский ресторан.

— Сколько вам в ту пору было лет?

— Я тогда только вернулся из армии, мне было 26 лет. У меня способности к поварской работе в крови: моя мама была хорошим поваром, а сестры — профессиональные кондитеры.

— Они, наверное, в чем-то помогали вам, давали какие-то советы?

— Нет, нет, они не могли помочь, потому что были специалистами в национальной кухне, далекой от японской. И все же я очень быстро научился готовить блюда японской кухни, и через полгода уже был на должности шеф-повара. Мне, честно говоря, нравилась эта работа.

— Японская кухня?

— Да, точнее, азиатская — японская, китайская, тайская, корейская...

— Вам интересно было их изучать, осваивать?

— Очень. В принципе, я счастлив, что занимался тем, что мне нравится. Мне хотелось этому научиться, и я выучил, освоил, несмотря на то, что мои пальцы долгое время были в следах от порезов.

— Сколько вы проработали шеф-поваром?

— Всего лишь два года, но ресторан вел нормально.

— А через какое время вы стали осваивать оперное искусство? Как произошел этот новый поворот в вашей судьбе?

— Это тоже случайность, правда, говорят, случайностей не бывает. Был у меня момент в жизни, когда я увлекся эзотерикой, медитацией и пережил некое необъяснимое состояние. Что это было, чем было вызвано?! Я стал искать ответы на возникшие вопросы, людей, которые смогли бы мне что-то объяснить, и нашел клуб, где такие люди собирались, обсуждали подобные вопросы. Лет 7—8 я этим занимался, изучал многие техники, учился у разных мастеров.

— А какая музыка вам нравилась тогда?

— В основном блюзы и, как в народе говорят, такие песни, от которых идут «мурашки».

— И что это были за песни?

— Нравились некоторые песни Майкла Джексона, Джорджа Майкла, Элтона Джона, Владимира Высоцкого. Те песни, которые обычно по радио не передавали, потому что основной массе людей они не нравились, но эти песни были такие... Они «играли» состоянием человека, и потому были очень интересны мне. Потом было другое — медитации, пропевание мантр и т.д., что влияет на голос и, кстати, он тогда и прорезался — при пропевании индийских мантр. Голос вдруг попал в резонатор и он так мощно, ярко зазвучал. После этого вдруг появилось желание послушать классическую музыку, и не случайно, наверное, мне вскоре попались записи Бюль-Бюля, Рашида Бейбутова и Муслима Магомаева. Начал с них, ну а потом пошли Марио Ланца, Тито Руффо, Карузо, Бастианини и другие выдающиеся итальянские певцы. Естественно, как и многие вокалисты, я начал подражать.

— Но тогда вы еще не учились пению, не выступали где-то?

— Нет, нет, это было, когда я работал поваром и часто пел на кухне. Клиенты даже стали выражать недовольство, жаловались — сколько же можно петь, хватит, и в то же время им нравилось, что я готовлю под собственное пение, они понимали, что я это делаю для них от души.

Как-то мы с друзьями поехали на отдых в Губу, и в дороге я запел. Случайно в автобусе оказались женщины из Союза женщин Азербайджана, возглавляемого покойной Земфирой Вердиевой. Услышав, как я пою, они подошли ко мне и спросили, пою ли я где-то. Получив отрицательный ответ, они спросили, а хотел бы я попробовать. Мог ли я сказать «нет»?! По возвращении в Баку они буквально за руку отвели меня в консерваторию к уважаемой Натаван Шейховой, она, в свою очередь, познакомила меня с нашим известным оперным баритоном, ныне покойным Мурсалом Бадировым. Он сказал мне: «Ты должен учиться в консерватории». И вот, работая в ресторане, я во время перерыва прибегал в консерваторию на занятия вокалом.

— Это не на курсе, а просто?

— Да, я пару уроков позанимался и понял, что мне это нравится, тогда Хураман ханум вместе с Фидан ханум Касимовой и Фархад муаллимом Бадалбейли написали письмо в Минобразования и без экзаменов меня приняли сразу на 2-й курс. Закончил я консерваторию в классе народной артистки СССР, профессора Фидан Касимовой и еще будучи студентом 4-го курса уже попал в театр. Первая опера, в которой я выступал, была «Богема» Пуччини.

— Вот я как раз хотела вас спросить о вашем первом выступлении на профессиональной сцене. Что вы чувствовали?

— Я был как рыба в воде, совершенно спокоен, расслаблен. Я почувствовал, что у меня что-то получается и есть воздействие на зрителя.

— И вы нисколько не волновались?

— Конечно, нет певца, который бы не волновался перед выступлением, но потом приходит уверенность, сознание того, что ты занимаешься своим делом, особенно, когда видишь реакцию зала. Первое выступление прошло успешно, и сразу поступили приглашения на вторую роль, затем на третью...

— А сколько всего ролей вы уже сыграли?

— Около 20 образов. Первое мое выступление было в 2004 году.

— У вас есть особенно любимые роли?

— Мой репертуар составляют спектакли, которые мне нравятся. У меня были предложения, на которые я соглашался, но, начав работать, видя, что это не мое, не чувствую эту роль, отказывался. А те, что я пою — это роли, которые мне близки и в которых я могу раскрыться. Что такое роль? Для меня роль — это раскрытие себя, поиск в себе красок, а, найдя, украшаешь, увеличиваешь в масштабе эти качества, которые тебе, может, не присущи, но ты чувствуешь, что они где-то спрятаны, или спят в тебе. Роль — это где-то раскрытие себя, поиск, осознание. Любое творчество помогает осознать себя, оно своего рода медитация. Это все интересно.

— А что в вашей индивидуальности, мировосприятии изменилось после прихода в оперу?

— Если зрители, на два часа погружающиеся в волшебство театрального действия, выходят чуточку измененными, то представьте, что творится с певцами, которые входят в эти образы месяцами. Естественно, изменение должно быть. Это происходит параллельно, само собой. Опять же, я не люблю словосочетание «оперный певец». Певец — это певец, а для того, чтобы делать то, что мы делаем на сцене, надо быть оперными артистами. Певец сможет дать концерт, что-то эстрадное... а артист — это артист, как говорил Шаляпин: «Артист — это высокое звание».

— У вас есть любимые оперные певцы?

— Шаляпин. Когда я его услышал... Его Алеко. Услышать его Алеко, не видя, не смотря, — просто закрой глаза и слушай, — и ты словно вживую увидишь созданный им образ, внутри себя ты почувствуешь эту глубину, эту боль, эту высоту... Все в голосе можно передать, и он это сделал как большой мастер, мастер сцены. Я перечитал все книги, написанные им самим и о нем, и недавно, кстати, получил от одной своей поклонницы, — она в зрелом возрасте, — очень дорогой для меня подарок — книги о Шаляпине, которые я не видел, не читал. Там совершенно другой взгляд, и раскрывается не только его творчество, но сама его жизнь, его боль, его страдания, рассказывается о длившейся годами дружбе с Горьким. Я ей очень признателен за это.

Если люди дарят друг другу в знак признательности книги, значит, еще не все потеряно, значит, впереди еще будет что-то хорошее.

Конечно, среди любимых и итальянские певцы. Естественно, Бастианини, Корелли, Карузо, Тито Руффо, Тито Гоби. Это тоже были корифеи. Наш Муслим Магомаев, Дмитрий Хворостовский, Йонас Кауфман — ныне живущие певцы с мировым именем, артисты, которые создают на сцене образ. Для меня главное — образ. Если он создан, я прислушиваюсь, погружаюсь, изучаю, что-то беру для себя, анализирую... Я и свою работу тщательно анализирую, слушаю записи и нередко испытываю досаду, долго не могу простить себе какие-то промахи. Я очень плохо переношу потом все просмотры, прослушивания. Это и у других артистов бывает — долгая, кропотливая работа над ролью и потом долгий, тяжелый выход из нее. Это болезненный процесс, особенно, если роль драматическая. Вот роль Риголетто была для меня тяжелой. Меня многие предупреждали, говорили, зачем ты лезешь, ты еще молодой — в 30 лет петь Риголетто слишком рано. Но мне очень хотелось.

— А что они имели в виду, говоря, что рано?

— Ну, во-первых, чисто по голосу, обычно за эту роль берутся после сорока, когда голос «сел», окреп, а ты всего 3 года поешь на сцене, и вдруг на Риголетто замахнулся. Но я чувствовал, что смогу.

— И как? Мне не довелось услышать.

— Прошло очень хорошо. Мне люди признавались, что у них мурашки по спине бегали, кто-то плакал. Выход из роли для меня тоже был очень тяжелый, но зато интересно.

— А сколько всего вы на профессиональной сцене?

— С 2004 года, семь лет.

— Я слышала, что вас приглашали на гастроли в Чехию, другие страны.

— И еще приглашают.

— И куда именно?

— В Россию, например, где я пел, кстати, Риголетто. Это было в Астрахани, где проводился международный фестиваль имени известнейшей российской певицы Марии Максаковой, также приглашают в Словакию, Чехию, Германию, Францию, Италию, Австрию, Латвию.

— А как получилось, что вас пригласили?

— Это заслуга нашего директора Акифа Турановича. Он тесно сотрудничает с руководством Мюнхенского оперного фестиваля, благодаря которому мы приняли участие в этом фестивале, кстати, с оперой «Риголетто», потом «Богемой». Там меня на сцене и заметили оперные агенты и стали приглашать также и на другие постановки.

— Куда было первое приглашение?

— Первое — в Мюнхен, на оперу «Богема», после этого были Чехия, Словакия. С Чехией до сих пор сотрудничаем. Несколько раз я там пел в «Набукко», «Богеме», «Травиате», в Латвии с Динарой выступали. Был превосходный спектакль. Она исполняла партию Виолетты — главной героини.

— Любопытно, как вас там, за пределами Азербайджана принимали?

— Люди — везде люди, несмотря на различие языков, и они чувствуют, как ты относишься, как ты работаешь, выкладываешься. Они погружаются вместе с тобой в атмосферу, ауру спектакля и так же реагируют, как и бакинский зритель. Например, три месяца назад я спел в Чехии в спектакле «Богема» и «Набукко», и до сих пор по электронной почте получаю благодарности. Пишут: «Спасибо, мы вас ждем», спрашивают, когда приеду.

— А на постоянную работу приглашают?

— Было несколько приглашений.

— Вы отказались? Почему?

— Почему...

— У вас, наверное, было бы больше возможностей?

— Возможности были бы, да, но здесь я у себя дома. Конечно же, профессионалы своего дела, но порой на 90 процентов там искусство превращается в бизнес — большие гонорары, собрали солистов и быстро, в короткие сроки поставили спектакль. На следующий день этот же солист летит в другую страну и поет там, и, естественно, из-за такого сжатого графика работы претензий к ним не бывает, потому что люди не роботы. Но при таком положении человек не выкладывается, он только заботится о голосе — пришел, экономно спел, взял все высокие ноты, получил гонорар и уехал, а зритель при этом обманут: его просто как бы ознакомили с оперой. А прожить, погрузиться в атмосферу — по Станиславскому — этого нет. Так бывает только на больших постановках, репетиции которых длятся месяцами. Это могут себе позволить большие театры с огромными гонорарами, где приглашают хороших режиссеров, артистов, и работают с ними очень кропотливо, тщательно. Но на 90% — это не так, это какой-то бизнес, а я пришел в эту профессию не из-за денег, не из-за бизнеса, и не хочу заниматься ею ради денег. Несмотря на то, что те гонорары несравнимы с нашими здешними зарплатами.

— То есть вы не из тех, кто гоняется за длинным рублем.

— Кстати, горький опыт Шаляпина тоже показал, что это, конечно, нехорошо. Всю жизнь, после того, как он покинул Россию, он со слезами на глазах жаловался, страдал очень глубоко, сильно.

— О какой роли вы мечтаете?

— Очень хотел бы исполнить Яго.

— Почему?

— Не знаю, вот хотел бы раскрыть...

— Другой характер?

— Да, это, естественно, другой характер, это Шекспир, это пик творчества Верди. Хотелось бы раскрыть эту роль, очень.

— Но пока в ближайшее время вам не предлагают?

— Было приглашение из Словении в январе спеть эту оперу, но из-за того, что параллельно пришло приглашение из Чехии на «Макбет», на которое я дал слово раньше... Макбет — очень сложная роль, это была одна из любимых опер самого Верди. Учить обе роли — «Макбет» и «Отелло» параллельно — очень тяжело, поэтому от Яго я отказался, но в будущем эта роль у меня будет, я знаю.

— Дай Бог. Вы уже сказали, кто были вашими учителями в певческом искусстве, а вот что вам дала, чему научила Гюльджахан ханум?

— О-о, я счастливый человек, мне очень повезло, что я с ней познакомился, попал в ее класс. Она для меня больше чем учитель, наставник, она как мама, как моя семья. Это близкий мне человек, очень ценный. После каждого спектакля у нас идет или по телефону, или при встрече подробный анализ, выявляются минусы, слабые места, уточняется, над чем еще надо поработать. Гюльджахан ханум — золотой человек. Корифей с большой буквы.

— На что она вас нацеливает в первую очередь?

— Ну, конечно, на создание образа, достижение глубины. Она привила мне вкус к такой работе, к тому, чтобы каждый жест в создаваемом образе был тщательно выверен, не был напрасным. Даже если ты стоишь спиной к залу, зритель должен чувствовать твой взгляд, внутреннее состояние.

— Кстати, я обратила внимание, что «рисунок» образа и Алеко, и Скарпиа в «Тоске» у вас получился очень четкий, убедительный.

— Это благодаря кропотливой работе.

— А что еще помогает вам в работе над ролью? Бывает так, что что-то открывается вам во снах, когда вы глубоко погружаетесь в мысли о будущей роли?

— Конечно. Восточные мудрецы говорят: «Если ты хочешь учиться, то и муравей для тебя станет учителем». То есть учиться нужно у всего. Учишься, общаясь с друзьями, знакомыми, с детьми, просматривая хороший фильм, спектакль. От каждого можно что-то взять. Вот в данный момент я просто вижу, как этот Эвез внутри уступает место Макбету. Иногда ловлю себя на том, что изменилась походка, и я понимаю, это походка не моя, а того персонажа, который будет. Через две недели уже начнутся репетиции оперы «Макбет». Это очень глубокий, достаточно серьезный персонаж.

— Вы вот рассказываете об этой роли, а я чувствую, как резко изменилась ваша энергетика, а скажите, как вы отдыхаете?

— Люблю проводить время с друзьями, причем без какой-либо выпивки, за ароматным чаем с вкусным вареньем. Люблю общение с хорошими, умными людьми. Для меня каждый человек как книга, которую я стараюсь прочесть. Люблю природу, горы.

— Когда вы выступаете на сцене, ощущаете ли вы присутствие высших сил, Бога?

— Высших сил? Когда ты вышел на сцену, ты не просто надел костюм другого человека, из другого времени. Это как ритуал. В этот момент ты себя как бы «убираешь» и отдаешь в руки Бога, который начинает «говорить» через видимое для людей тело, и ты чувствуешь, как идет работа, а ты просто свидетель этого, несмотря на то, что все совершаешь ты, и все тобой продумано заранее. Тем не менее, ты чувствуешь, что творческий процесс в руках Бога, и ты этому не сопротивляешься, а просто раскрываешься.

— В поварском искусстве, наверное, тоже что-то в этом плане происходит?

— Ну, конечно, создавать красоту из обыденных вещей, продуктов, это же не просто свернул, как донер, и нате, кушайте. Ты это делаешь сердцем, живыми пальцами, вкладывая чувство, мысль, а в оперном искусстве — духом, голосом, всем.

— Есть ли у вас любимое блюдо?

— Я очень люблю японскую кухню. Меня потрясает их отношение к еде, к оформлению столов как к искусству. Все так строго, ритуально, ничего лишнего. Для них прием пищи — это как медитация, а готовка, — как священный ритуал. Повар достает из футляра суши-нож и не просто моет его струей из-под крана. Он окунает его в стакан с водой, и держит обязательно вертикально. Вода должна стекать по лезвию ножа, а он терпеливо ждет, и это сопровождается... Это как в восточных единоборствах — я занимаюсь еще, вернее, занимался, пока приостановил в связи с репетициями, — айкидо. Там важны каждое движение, взгляд, концентрация, и все это присутствует и в японской кухне. Другие тоже нравятся, но японская нравится своей строгостью, массой красок вкуса, который дает каждый компонент, ингредиент, которые вкупе смешиваются. Я даже на пение иногда, как на блюдо смотрю, говоря себе — я это должен сделать очень вкусно, чтобы зритель не просто поел или насытился, пусть даже он останется голодный, но зато запомнит этот «вкус». Я иногда как повар на это смотрю. Может, это и неправильно, но я люблю «готовить» для зрителей.

— По сути, и там, и тут присутствует своя «химия»... Я не могу не спросить вас и о вашем восприятии мугама. Вы его слушаете?

— Не все.

— Ведь мугам тоже своего рода медитация певца.

— Конечно. Мне повезло с моим педагогом, девушкой, которая потом стала моей супругой. Она играет на органе, и вот у нее была задумка сыграть мугам на органе — короле музыкальных инструментов. Вот тогда я услышал «Баяты Шираз», исполненный на органе. Мне очень понравилось, это такая глубина! Но я против того, чтобы мугам звучал везде и повсюду. Эта музыка не на каждый день. Это музыка состояния, это как классика, ее невозможно слушать с утра до вечера, и не то что невозможно, нельзя. К его восприятию надо готовиться. Это как высшая наука, как работа над собой. Понимаете, это как деликатес, который нельзя часто есть.

— Каковы ваши планы на будущее?

— Вот с первых же дней нового года выезжаю в Чехию, где я должен петь в «Богеме» и «Макбете».

Интервью вела

Франгиз ХАНДЖАНБЕКОВА

Бакинский рабочий.- 2012.- 7 января.- С.5-6.