Через тернии - к звездам

Фархад Халилов: Моя мастерская - это мой мир, в котором мне никто и ничто не должны мешать

В конце 1987 года, потратив два дня и две ночи, художники Азербайджана избрали председателем Союза художников страны Фархада Гурбан оглу Халилова. Выбор был сделан вопреки рекомендациям ЦК КП Азербайджана, да и высокопоставленные живописцы из Москвы и Баку были уверены, что на этой должности новый председатель не продержится и года.

- Что ж, понять этих людей я мог: председатель, мотающийся по горам и морям полубосой в своем газике - возможно ли такое?! - с иронией комментирует дела давно минувших дней

Ф.Халилов, чье правление Союзом художников продолжается и сегодня. - В человеке есть простое качество, называемое чувством ответственности, которое, видимо, не так хорошо было известно оппонентам. А председателем в классическом смысле, который требует определенного поведения с художниками, я не стал и сегодня. Мы - художники, и этим все сказано.

- Фархад муаллим, каково это - работать с творческими людьми?

- Эгоцентризм творческого человека - неотъемлемая часть каждого художника, что вполне естественно. Поэтому работать с ними совсем непросто. Бывают случаи, когда очень трудно объяснить художнику, что не он один такой уникальный. Но надо владеть собой, а для человека эмоционального это самое трудное.

- С чего вы начинали, через что пришлось пройти, чтобы стать профессиональным художником?

- Как и все дети, рисовал я с малых лет, но не помню, чтобы делал детские рисунки. Природа Азербайджана, которую я люблю, была рядом со мной с раннего детства. В связи с обстоятельствами в 5-6-летнем возрасте я проводил летние месяцы в Нахчыване. И сегодня помню все походы по горам, фруктовые леса Ордубада, где в реках дети ловили руками и заглатывали мелких рыбешек, будучи уверенными в их целебных свойствах. Я просыпался под райскими деревьями Гюлли хала, и постель моя была полна яблоками, грушами и сливами. Помню Джульфу, где крыши домов слетали от порывов ночных ураганов, привязанность к природе я несу через всю жизнь.

Я всегда работал за пределами города. На Абшероне снимал крестьянские дома, которые стоили совсем недорого - от 10 до 15 рублей в месяц. И работать начал рано: мне не было еще и шестнадцати, когда я устроился художником в декоративный цех Театра музыкальной комедии, где получал вполне приличные по тем временам деньги - от 70 до 90 рублей в месяц. В театре я работал вплоть до отъезда на учебу в Москву.

- Ранее вы отметили: «Не помню, чтобы делал детские рисунки». В таком случае, самое раннее проявление творческих интересов - каким оно осталось в вашей памяти?

- Учился я в школе №23, и у нас был замечательный педагог по рисованию Юрий Яковлевич Лобачев - настоящий сподвижник рисования. Организованные им походы в Ичеришехер, на Бешбармаг, зарисовки с натуры - все это увлекало, но в классе, когда он наставлял, как рисовать, мне совсем не нравилось. Я не люблю, когда направляют мою руку. Помню, как однажды, будучи студентом третьего курса художественного училища, я рассматривал свою еще не законченную работу, которую писал на крыше дома бабушки Кямала Ахмедова. Подошедший Кямал взял мою кисть и подправил угол стены. Он был старше и знал больше, но... Когда он попросил посмотреть еще раз мою работу, то увидел, что я соскреб ее мастихином. Кямал очень расстроился: «Ведь хорошая работа была». После этого он никогда не прикасался к моим работам.

А первым моим холстом (достаточно большого размера), занявшим свое место на школьной стене, была картина Васнецова «Три богатыря», которую я перевел по клеткам, а затем маслом написал. Вслед за этим я написал «Грачи прилетели» Саврасова, «Московский дворик» Поленова - к пятому классу я нарисовал маслом на холсте большое количество копий работ классиков русской живописи. Запах первых масляных красок, в который я влюбился, преследует меня и сегодня.

- Учеба в Художественном училище им.А.Азимзаде - чем запомнился вам этот период профессионального становления?

- Художественное училище - отправная точка в профессию. Первый курс - стремление понять, что значит «программа». Мы (круг единомышленников) могли с утра и до позднего вечера находиться в училище, пока тетя Маша нас не выставляла. Со своей стороны мы таскали у нее соль и ели потрясающего вкуса серый калач, купленный в хлебном на Торговой, который, сдобренный солью, становился просто деликатесом.

Но были дни, когда я не мог вырваться с промыслов. Как-то меня вызвал к себе завуч училища Агабала муаллим и довольно строго спросил: «Почему ты не был на занятиях? Ты что, не хочешь быть художником? Зачем тогда поступал?» Мы знали, что Агабала муаллим в своих нареканиях руководствовался исключительно заботой о нас. Так, когда я во время его урока рисовал с крыши училища вид Молоканского садика, он открывал окно, смотрел оценивающим взглядом и говорил: «Ты уже закончил? Иди обратно». И впускал меня в класс.

Конец первого курса. Читаю роман Ирвина Стоуна о Ван Гоге «Жажда жизни», который переворачивает всю мою жизнь. Я просто заболеваю одержимостью Ван Гога! Меня влечет не училищная программа, а нефтяные промыслы, дороги, утопающие в слякоти из нефти, песка и дождя. Пишу под дождем, взбираясь на старые чаны, где обжигает лицо леденящий ветер, - это был Боринаж (город в Бельгии, в котором останавливался и жил Ван Гог. - Ред.) моей жизни. Когда удалось в рабочем магазине купить ботинки с толстой резной подошвой, которые я называл «вездеходами», ощутил себя вполне счастливым человеком.

- Как оценивались ваши работы, не соответствующие программному курсу?

- Оценка тому, что я делал на первом курсе, была дана гораздо позже, когда куратор-итальянец на лондонской выставке, увидев портрет старика, написанный мной в 15 лет, оценил его следующим образом: «Возраст не имеет значения. Это работа настоящего художника».

В конце второго курса я выставил все свои работы, перевыполнив программу в количественном отношении, но большинство созданного не отвечало установленным требованиям курса. Педсовет проголосовал за «неуд» по спецу. Моим ангелом-хранителем в данной ситуации стал Мирзага Кафаров, только что приехавший из Питера. Своенравный и принципиальный, он смог добиться для меня удовлетворительной оценки.

А «пятерку» по живописи мне все же удалось получить, но уже в Московском полиграфическом институте, в результате большого спора между двумя выдающимися художниками и педагогами - Б.Басовым и Б.Шолоховым. Шолохов возмущался, что я написал двухфигурную обнаженную постановку за четыре часа вместо положенных восемнадцати. А Басов парировал, что ему все равно, сколько времени я писал эту постановку, что для него важно, как я написал ее. И добился высокой оценки моей работы.

- В описываемый вами период в Азербайджане уже заявили о себе свободомыслящие художники, путь которых к признанию был долгим и довольно тернистым.

- В подтверждение ваших слов расскажу один эпизод. Периодически в училище проводились открытые просмотры картин. В один из таких дней Кямал Ахмедов, войдя в наш класс, обратил внимание на мои работы. Разузнав, кто этот сумасшедший, выставивший на всеобщее обозрение то, что на просмотр нельзя выставлять, он посоветовал мне для такого случая иметь все же картины, близкие (насколько в моем случае это было возможно) программным требованиям.

На третьем курсе мы с Кямалом жили на проспекте Строителей в пустующей квартире моей кузины. Эта квартира стала нашей первой общей мастерской. Позже начали ездить в Бузовна, где познакомились с Джавадом и Арифом Саккалами, с которыми впоследствии сдружились.

Никогда не забуду чувство, которое и сейчас меня греет. С крыши дома Арифа Саккала я писал старую баню. Рисунок был выдержан в традициях кубизма в черно-сине-белых тонах. Когда я вернулся, Кямал мне говорит: «А ты знаешь, Джавад очень хвалил твою работу». Передать мое волнение и возбуждение - невозможно!

- Вы водили дружбу с художниками, не принятыми в то время в официальных кругах. Как относился к такому общению ваш отец - номенклатурный работник?

- Отец никогда не вмешивался в мои творческие дела и в мое общение. Доверял. Какое-то время я работал на даче. Он заходил, смотрел работы, не высказывая своего мнения вслух. Только однажды, почувствовав, что я хочу бросить учебу в московском вузе, сказал: «Я тебя никогда ни о чем не просил, но ты должен получить высшее образование». Правота его дальновидности подтвердилась впоследствии.

- С художественными академиями Москвы и Санкт-Петербурга тесно переплетается творческое становление многих азербайджанских живописцев, скульпторов, в том числе и определенный период вашей биографии.

- Окончив художественное училище в Баку, я продолжил образование в Москве, в Высшем художественно-промышленном училище (бывшем Строгановском) и полиграфическом институте. Здесь же, в Москве, в 1973 году прошла моя первая персональная выставка, вслед за которой последовали и другие. Москва была центром культуры, там творили выдающиеся художники того времени. Их оценка моих работ была объективной, стимулировала к движению вперед. Мне посчастливилось пройти мастерские таких достойнейших художников, как Олег Целков, Эрнст Неизвестный, Илья Кабаков, и многих других, общение с которыми стоило многих высших учебных заведений.

Ранее я отметил, что моя первая персональная выставка и ряд последующих состоялись в Москве, но мои работы выставлялись и на республиканских выставках в Баку. На одну из них я представил картину «Призыв» (2х3 метра). Возглавлявший в то время республику Гейдар Алиев был не только почитателем искусства, но и прекрасно в нем разбирался. Пожалуй, ни одна выставка не оставалась вне его внимания. Так было и на этот раз. Бюро ЦК во главе с Гейдаром Алиевичем посетило выставку. Моей картиной очень заинтересовался тогдашний шеф КГБ Красильников, который настойчиво пытался разобраться, к чему все же призывает моя картина. Наконец Таир Салахов, только что избранный председателем Союза художников и сопровождавший членов Бюро, сильно волнуясь, указал на фоновое красное пятно картины (а фоном происходящей драмы был закат), сказав, что это «наши, красные». Тем самым Таир Теймурович разрядил ситуацию. Думаю, что и мой отец (Гурбан Халилов - государственный деятель, с 1969 по 1985 год Председатель Президиума Верховного Совета АзССР. - Авт.), находящийся среди присутствующих, испытал немалое напряжение. Перед уходом он обратился к Таиру Теймуровичу по поводу картины и, услышав высокую оценку из уст самого Салахова, успокоился.

- Что значит «свободный художник» в вашем понимании?

- Что для меня свобода?.. Об этом лучше всех сказал известный арт-критик, академик Александр Якимович, одной фразой определивший мое отношение к свободе: «Фархад Халилов не ходит под заказчиком». Я всегда оставался самим собой и продолжаю идти по этому порой тернистому пути.

Самое ценное для меня, когда я не помню процесса создания картины. Когда ты ее рождаешь после долгих лет мучений, смотришь на нее как бы со стороны. Тебя объединяет с ней память волнения, а еще более ценно то, когда ты продолжаешь испытывать волнение, видя эту картину.

- Цветовая гамма ваших работ достаточно напряженная, довольно часто драматичная. Абшеронские пейзажи в таком цветовом ракурсе воспринимают, как мне кажется, немногие художники.

- Каждый художник выражает себя посредством какого-то явления. Для меня самым совершенным в этом смысле является природа. Напряжение в цвете мне необходимо для достижения чувства света в каждой драме, которую я пишу. Но остаюсь я все-таки оптимистом - у меня обязательно есть выход к свету. И чем напряженнее цвет вокруг света, тем ярче этот свет.

- Последнее прикосновение кисти, и полотно завершено. Что дальше?

- Остается волнение, которое ты испытываешь и которое сохранено в памяти. Такое состояние создают собственные чувства. И тогда открывается Истина. Моя истина немногословна - отсюда и кажущаяся скромность цветовых решений. Но и в поэзии мне достаточно трех строк, чтобы услышать музыку стиха, прочувствовать мир Творца.

Когда я столкнулся с такой поэзией, понял: мне больше ничего не надо. А ведь было время, когда зачитывался Маяковским, Блоком, Лоркой. Мне казалось, что я плохо их понимаю, что поэзия, видимо, не для меня. Но однажды, проснувшись засветло у Коли Чарыгина на Речном, достал из книжного шкафа большую книгу с миниатюрами, наугад открыл середину книги и прочел: «Глаза у рыб полны слезами». Прочел и улетел в мир поэзии и лечу до сих пор, открывая для себя всех, кого читал и кого читаю. Рисование, литература, музыка - моя жизнь. Без всего этого я жить не могу.

- А сами пишете стихи?

- Иногда какие-то чувства записываю словами на разных клочках бумаги, попавших под руку. Но «пишу стихи» - громко сказано:

Летнюю тишину рассвета

Прерывает эхо одинокого молотка,

Приближая осень.

Я не люблю лишние слова, лишние вещи, мешающие восприятию, а сейчас стал еще строже.

- Один из столпов искусствоведения Александр Каменский еще в 80-е годы определил ваше творческое кредо, как «художник очень своеобразного лирико-поэтического дарования». Как вы думаете, всегда ли можно дать определение творческому направлению, в рамках которого работает художник?

- Творческий процесс - путь поиска, к определенному направлению его приписывают арт-критики. Приведу мнение известного искусствоведа, высказанное после его знакомства с выставкой моих работ в Лондоне: «Этот мастер нашел блестящий баланс между реальностью и абстракцией». Я ведь действительно нахожусь посередине, поэтому не принимаю, когда меня называют абстракционистом, да и реалистом тоже не назовешь. Важна эмоциональная составляющая, способная передать чувства, состояния, ощущения, явления природы: холод, жару, дождь, а каким стилем все это назовут - не столь важно для художника. Для художника важны правильные слова, раскрывающие суть.

- Фархад муаллим, как вы относитесь к переменам?

- Я не люблю перемен в быту. Привыкая к отдельным предметам, находящимся под рукой, не люблю заменять их новыми. Если возможно спасти какой-то покалеченный предмет, я стараюсь это сделать, тем более что для этого у меня имеются все подручные инструменты.

- В каких условиях вы работаете? Что представляет собой ваша мастерская?

- В свою мастерскую пускаю редких посетителей - это мой мир, в котором мне никто и ничто не должны мешать, но бывают исключения. Если вы имеете в виду ее размеры, то мастерские разрастаются по мере развития художника, его работоспособности и продуктивности. Я рисую за городом, в Нардаране, где моя мастерская располагается на типично крестьянском (в традиционном смысле) участке. Это двухэтажная постройка, в которой своими руками я много что сделал. Но после того как был избран председателем Союза художников, подумал, что не всегда будет возможность работать за городом. Получил в Старом городе помещение под мастерскую, которую заняли первые беженцы из Карабаха. Я их не трогал - куда им было идти?! Только несколько лет назад они освободили мастерскую, в которой пришлось все начинать с «нуля». Надеюсь, скоро завершу восстановительные работы.

- Муки творчества - вам знакомо такое состояние?

- Без этого чувства рождения картины практически не бывает. Помнится, известный швейцарский коллекционер, у которого богатейшее собрание картин, в том числе работы Сезанна, Матисса, Кандинского и многих других, приобрел три мои работы. Одна из них, «Луна и море» (300х150), вызвала у него много вопросов, связанных с уточнением времени ее создания. Как объяснить, что эта картина зрела во мне без малого тридцать лет (1977-2006), а написал я ее за три дня и три ночи в совершенно бессознательном состоянии. До этого - никак не получалось. Искал!

- Что вы чувствуете, отдавая свои работы в чужие руки?

- Мой друг Василий Ракитин с нескрываемым удивлением, побывав в моей мастерской, поинтересовался: «Чего же ты не продаешь их (картины)? Двигаться тут негде!» Со временем пришло понимание: если картина переходит к достойному ценителю искусства, то она будет продолжать жить. Такая мысль как-то успокаивает.

- Фархад муаллим, находясь в Москве, я сделала интервью с генеральным директором Государственной Третьяковской галереи Зельфирой Трегуловой, которая в процессе нашего диалога с удовлетворением рассказала о вашем творческом даре галерее.

- Во время моей персональной выставки в Третьяковке (еще до директорства Зельфиры Исмаиловны) руководство галереи призналось, что их бюджет не позволяет приобрести мои работы с аукционов. И тогда я пообещал, что подарю им картину. Вот и выполнил свое обещание, но уже при Зельфире Трегуловой. Я был очень рад видеть ее такой счастливой от факта пополнения коллекции Третьяковки.

- Фархад Халилов сегодня: над чем работаете, какие у вас планы?

- Я не ощущаю жизни вне творчества, а потому, как и всегда, тружусь, готовлюсь к очередной выставке «Уходящий Абшерон». Я все время рядом с моими картинами, могу писать, рисовать, лепить, а могу подолгу смотреть на то, что делаю, и этот процесс дает свой результат.

- Что-то щемящее чувствуется в названии…

- «Уходящий» - это естественно, но не для нас, прошедших путь от пятидесятых - пусть детских, но хорошо запомнившихся лет. Время остановить невозможно. Абшерон становится другим. Поэтому мне захотелось провести такую выставку, чтобы оживить страницы истории Абшерона, и вместе с тем предоставить возможность почувствовать его неиссякаемую энергию. Уходящий Абшерон - «география» моей жизни, моя память, которой я благодарен за верность.

Рая АББАСОВА

Бакинский рабочий.-2022.- 28 декабря.- С.6.