Что дал нам соцреализм?

О литературе советского периода

3

Что дал соцреализм за семидесятилетний период азербайджанской литературе (что мы обрели) и чего он лишил литературу (что мы потеряли?). Если поставить эти вопросы на чаши художественно-эстетических весов, я совершенно убежден, что обретенное нами будет не меньше потерь, может, даже перевесит.Сначала разберемся в потерях. Самая большая потеря – то, что монополизированный Системой соцреализм и близко не подпускал никакое иное литературное течение, стремясь втиснуть в общие колодки индивидуальное и различное художественное самовыражение. Многие литературные течения, возникшие в мировой литературе ХХ века – от абстракционизма, экзистенциализма до модернизма и постмодернизма, от неореализма до абсурдизма – остались вне азербайджанской литературы (да и литератур народов всего СССР). Это, конечно же, привнесло в литературу однообразие – и идейно-философское, и художественно-эстетическое, многие произведения этого периода производят впечатление произведенных конвейерным способом, по определенным трафаретам. В этом контексте я вспоминаю известное суждение Андре Жида – «искусство более энергично в пору тирании, нежели в пору свободы». И я подумал, что в эпоху соцреализма это умозаключение не очень оправдало себя. Правда, благодаря той самой энергичности искусства создавали произведения истинной литературы, выходящие за рамки соцреализма, но это были достижения (порой и большие достижения!) «традиционной» литературы, то есть появились «Тихий Дон» или «Доктор Живаго», или же, по всесоюзному пространству, вышли на арену «шестидесятники», но, с другой стороны, мы не можем увидеть ни одной пьесы в стиле абсурд, ни одного экзистенциалистского романа. Соцреализм (идеология абсолютизма в искусстве) не позволила этого. И «энергичность искусства» не смогла выразить себя всесторонне, а в тот период «на свободе» появлялись пьесы наподобие «Лысой певицы» (О.Ионеско) или «В ожидании Годо» (С.Беккет), и в театральном искусстве сформировался новый этап – «театр абсурда»; Ж.П.Сартр, С.де Бовуар или Кобо Абэ создавали образцы экзистенциальной прозы. Повторяю, диктат идейно-эстетического единомыслия нанес серьезный ущерб художественно-философско-эстетическому диапазону, многоцветности панорамы нашей литературы.

Другая потеря – соцреализм с его доминантой идеологического критерия создал благодатную почву для размножения (и разгула!) бесталанного сочинительства. Для Системы не суть важна была художественная несостоятельность, прикрытая актуальной темой (перевыполнение плана по хлопку или выращиванию гусениц шелкопряда, ударное строительство Мингячевирской ГЭС, счастливая жизнь рабочего или колхозника, разоблачение капитализма и т.д. и т.п.); более того, конъюнктура принималась, поощрялась, превозносилась Сталинской премией, включалась в учебники, графомания возводилась в ранг искусства…

Я писал об этом неоднократно и раньше: Система, используя свою «соцреалистическую» гребенку, иерархизировала искусство, в том числе и литературу, то есть понятия «большой поэт», «выдающийся писатель», «талантливый художник», «живой классики» превратились в должности, и Система назначала на них угодных ей авторов. Иосиф Сталин своей известной фразой (по сути, вердиктом!) – «Горький – вождь советской литературы» – назначил художника, прошедшего противоречивый, тернистый жизненный путь, официальным руководителем литературы.

Такая «раздача слонов» создавала в литературе сюрреалистическую картину наподобие часов Сальвадора Дали; но это быль, и нет нужды доказывать ее перечислением имен. Творческая участь многих назначенных «великих художников», «новых классиков», их крах одновременно с Системой, их освобождение «от занимаемых должностей» произошла у всех

на глазах.

Еще одно порочное обстоятельство, связанное с соцреализмом, – этот навязанный литературе метод спровоцировал изображение человека (характер!) в двух полярно противоположных плоскостях – как «положительные и отрицательные» образы. Система, манипуляция «соцреализмом» рассортировала богатство характеров, их сложности, противоречия, нюансы и многообразие в вечной борьбе Добра и Зла, размежевала в меру своего понимания на «приемлемые» и «неприемлемые» макеты, и под ее дирижерством соцреализм в лице исполнителей стал втискивать характер в эти примитивные макеты.

Конфликт романов, пьес, поэм свелся к противоборству «положительных» и «отрицательных» персонажей, и классификация их на положительных и отрицательных определялась не художественно-этико-психологическими, а политическими критериями. То есть образ, олицетворявший господствующую идеологию, был «положительным» и не мог являться «отрицательным», а персонаж, допускающий поступки и действия, чуждые этой идеологии, никак не мог быть «положительным». В литературе выросла галерея «положительных героев», увешанных «золотыми звездами», регалиями, медалями, и соцреализм так экипировал и обстругал этих героев, что они напоминали участников военного парада, проходившего перед вождями Системы, стоявшими на трибуне мавзолея 7 ноября.

Даже в исторических произведениях классификация образов производилась по принципу классового подхода, и этот принцип, являвшийся одним из ключевых в азербайджанской литературе советского периода, стал изживаться только лишь в шестидесятые годы: в нашей драматургии был создан образ Беюк-бека («Песня осталась в горах», Ильяс Эфендиев), в прозе – Джахандар-ага («Буйная Кура» Исмаила Шихлы), Кербалаи Исмаил («Последний перевал» Фармана Керимзаде). Все эти персонажи были живыми, полнокровными художественными характерами, созданными в большей степени человеческими отношениями, нежели отношениями классовыми.

Хочу отметить в связи с этим еще одно обстоятельство, – поляризация литературных персонажей на положительных и отрицательных породила деформацию во вкусах читателей, и практика показывает, что эта деформация, будучи непроизвольной, до сих пор не изжита. С другой стороны, сегодня в классовом подходе обозначалась иная крайность – беки, ханы должны быть непременно «положительными» образами, а с критериев художественности это оказывается другой ипостасью соцреализма…

Но не будем удаляться от темы.

Соцреализм создал пропасть между жизнью и литературой: если во всех обществах жизнь состоялась из тысяч забот, трудностей, проблем, то предметом литературы становилась надуманная идиллия, не имеющая ничего общего с реальной жизнью. Там, где литература (талант!) спускалась с идиллических небес на грешную землю и вторгалась в жизнь, – тогда раздавались осуждающие окрики блюстителей соцреализма.

Правда, один из руководителей Системы Георгий Маленков в отчетном докладе XIX съезду партии, говоря о литературе, заявлял: «Нам нужны советские Гоголи и Щедрины», но это было ни чем иным, как фарисейством Системы. Соцреализм по ее настоянию вел как раз борьбу против появления советских Гоголей и Щедриных. Или главная трибуна Системы – газета «Правда» в одной из передовиц с картинной патетикой взывала к мастерам слова и критикам: «Пишите правду!» (30 ноября 1952 г.). Но и правда в этом контексте была той же надуманной идиллией, надутым воздушным шариком.

Ущербным моментом было и то, что декретированные установки соцреализма обусловили однобокость в развитии нашего литературоведения; т.е. в ряде случаев история нашей литературы и общественной мысли в целом подверглась дискриминационной деформации (например, были изучены «Молла Насреддин» и школа, связанная с именем этого журнала, – что само по себе архиважное событие! – но публичный оппонент знаменитого журнала – «Фиюзат» и его школа остались в тени, стали мишенью субъективной критики); хотя были осуществлены большие труды по изучению и преподаванию наших классиков, в ряде случаев верх брали вульгарно-социологические выводы (например, «Книга Праотца Горгуда» в определенный период оценивалась с точки зрения классовых отношений (!), Низами, Физули представлялись, чуть ли не атеистами, а Вагиф – как основоположник критического реализма).

Я упомянул названия журналов «Молла Насреддин» и «Фиюзат»; но на тенденции подобного искусственного «противопоставления» хочу коротко остановиться ввиду принципиальности вопроса.

В азербайджанском литературоведении (а по сути, почти во всех отраслях общественных наук), господствовал совершенно канонизированный подход: «Молла Насреддин» и «Фиюзат» противопоставлялись как две школы, стоящие на антагонистических полосах, и «Фиюзат» подвергался категоричной критике, порой возникала совершенно уродливая картина: высокая оценка «Молла Насреддину» давалась за счет разноса «Фиюзат», и если добавим, что эти однобокие суждения зачастую высказывались без прочтения «Фиюзат» (а порой и без прочтения «Молла Насреддина»!), то мы станем свидетелями настоящего научного фарисейства.

Огромная роль, которую сыграл «Молла Насреддин» в развитии азербайджанской литературы и журналистики, шире – нашей общественной мысли, – очевидная историческая истина. Но ясно, что это не значит, что, впадая в методологическую совершенно неприемлемую крайность, надо замалчивать и отрицать роль «Фиюзат», и этот журнал заслуживает только критики как «выразитель буржуазной идеологии».

Да, различия между этими журналами очевидны, но эти различия, по существу, показатель художественно-эстетического богатства в литературном наследии. Да, в отношении к языку в подобном расхождении была поляризация, но и в этом пункте нет ничего спорного, – точку в пользу «Моллы Насреддина» поставила не официальная идеология, а история. Вот знаменитые строки поэта-фиюзатовца Мохаммеда Хади:

Как ни взывал, ни заклинал учиться,

Ни капли проку в рвении великом.

Окликну гору – отзовется эхом,

Окаменелых не пронять мне криком.

А вот строки Мирзы Алекпера Сабира, – звучавшие со страниц «Моллы Насреддина»:

Разжалобить слезой не сможет он меня.

На братца – удальца равнялся б, размазня!

Фуражку чтоб носил? Гяурская брехня!

За парту чтобы сел? Не дам я, не пущу!

Над книгами корпел? Не дам я, не пущу!

Разве за этими примерами – не единая позиция, не общее просветительское кредо? Не одна и та же гражданская боль?

Между обеими литературными школами можно найти сотни подобных аналогий, точек совпадения.

Да, «Молла Насреддин» в большей степени демократичнее, а «Фиюзат» элитарнее. Но их позиции солидарны – в смысле выражения чаяний народа, отношения к его будущности, к науке, просвещению, неприятия и борьбы против невежества. Нюансы, различия есть, но суть – та же. «Молла Насреддин» отрешает взгляды несколько левого толка, «Фиюзат» – «поправее», но внутренняя масса содержания идентична.

Применение догм соцреализма в нашем литературоведении отдалило это конкретное пространство от синхронного исследования.

И, наконец, еще один важный вопрос, на котором хочу остановиться: соцреализм, с одной стороны, выставлял явления «киту»евого характера в искусстве как проявление буржуазного мышления, как коварное заигрывание капиталистического общества с «пиплом»; с другой стороны, соцреализм изо всех сил стремился популяризировать искусство, литературу. «За лозунгом искусство принадлежит народу» стояла попытка нести в искусство не истинную жизнь, а ее «художественный» суррогат, который и адресовался народу. Искусственная жизнь – то бишь фальшивая торжественность, дутый пафос, показушный оптимизм, картинная печаль; весь этот фальшивый коктейль был призван увлечь читателя в далекий от реальности мир, сыграть роль допинга энтузиазма, бурной радости или сентиментальных слез. Практика нашей постсоветской литературы показывает, что такая вот «соцреалистическая» туфта в той или иной степени продолжает оставаться в содержании литературы. Одновременно – в том-то и беда! – в эстетических запросах самих читателей проявляет себя подобный интерес!

Вот главные, на мой взгляд, потери, а остальные издержки, думается в той или иной мере, связаны с обозначенными потерями.

А теперь давайте рассмотрим наши обретения.

Есть ряд жанров, который в досоветское время отсутствовал или осуществлялся в зачаточном состоянии в азербайджанской литературе. Например, жанр романа, некоторые наши литературоведы ведут отсчет истории нашего национального романа с поэм Низами; другие первыми образами романа у нас считают «Рашид-бек и Саадет-ханум» (Исмаил-бека Куткашенского), третьи – «Осел, навьюченный книгами» (Абдулрагима-Аги Талыбова) и т.д.

Но истина в том, что именно соцреализм превратил жанр романа в национальный факт азербайджанской литературы.

Даже окончательное формирование рассказа, его эстетическое насыщение и утверждение в рядах ведущих жанров нашей литературы – после «Жалобы» (Физули), «Книги аскера» (А.Бакиханов), «Обманутых звезд» (М.Ф.Ахундзаде), после Джалила Мамедгулузаде, Абдуррагима бека Ахвердова, создавших превосходные образцы рассказа, – стало возможным благодаря соцреализму. Такие рассказы, как «Прошение о воде» (Сулейман Рагимов), «Соперники» (Мехти Гусейн), «Кирщик и красный цветок» (Ильяс Эфендиев), «На пляже» (Иса Гусейнов), «Палые листья» (Салам Кадырзаде), «Аробщик» (Сабир Ахмедов), «Фото «Фантазия» (Юсиф Самедоглу), «Сердце – такая штука…» (Акрам Айлисли), «Последняя ночь уходящего года» (Анар) и другие образцы характеризовали не только индивидуальное творчество того или иного автора, но и как азербайджанский рассказ в целом, как художественно-эстетическое понятие. Примечательно, что часть этих рассказов, по сути, выходила за рамки соцреализма, другая часть вообще была написана вне этих рамок; однако установки соцреализма не возвели преграду (вернее, не смогли возвести) перед ними, соцреализм принял их, даже выставил в пример, и таким образом азербайджанский рассказ вышел на арену как мощный приток нашей литературы.

Истина в том, что самовыражение азербайджанской литературы во всех жанрах – от стихотворений в прозе до свободного и деструктивного стиха, от повести (по европейским меркам, «малого романа» или по-турецкой терминологии, «большого рассказа») до трагикомедии и фарса стало возможным при непосредственном участии соцреализма.

Конечно, может возникнуть такой вопрос: разве, не будь соцреализма, в контексте развития мировой литературы и сильных интеррационных тенденций в ХХ веке не возникли бы эти жанры?

Весьма вероятно, да.

Но факт состоит в том, что, хотим мы этого или нет, но соцреализм ХХ века вошел в историю азербайджанской литературы и охватил основной временной отрезок, выходя на арену нашей художественной литературы.

Когда идет речь об азербайджанской литературной критике, мы изучаем суждения великих писателей, поэтов – предтеч о художественном слове – Хатиба Тебризи до Вахида Тебризи, от Низами Гянджеви до Мир-Мохсина Навваба (исследования Кямала Талыбзаде, Шамиля Салманова, Низамеддина Шамсизаде, Назифа Гахраманлы, В.Султанлы и других). Однако профессиональная литературная критика как самостоятельный жанр, выходя из суждений и прозрений, само по себе ценных, но разрозненных, из рамок средневековых тезкире-антологий, сформировалась как одна из основных частей общественной мысли, и первые ее опыты вышли из-под пера Абдуллы Сура, Кязимоглу (Сеида Гусейна); современная наша критика, развиваясь с двадцатых годов прошлого века, превратилась в ведущую силу литературного процесса (Мустафа Гулиев, Али Назим, Атабаба Мусаханлы, Мамед Казым Алекперли, Бекир Чобанзаде, Мехти Гусейн, Эмин Абид, Вели Хулуфлу, Мамед Ариф, Мамед Джафар Джафаров, Идаят Эфендиев, Акпер Агаев, Джафар Джафаров, Джафар Хандан, Оруджали Гасанов, Аббас Заманов, Азиз Мирахмедов, Кямал Талыбзаде, Масуд Алиоглу, Гулу Халилов, Панах Халилов, Бекир Набиев, Ислам Ибрагимов, Ахад Гусейнов, Яхья Сеидов, в последующие периоды – Сейфулла Асадуллаев, Гюльрух Алибейли, Тахсин Муталлибов, Джалал Абдуллаев и др.).

Именно под импульсом установок соцреализма стала осваиваться и изучаться теория литературы, исследование литературы, как эстетическая категория, приобрело совершенно новые качества с точки зрения современности, и если плод досоветского периода «История литературы» (Фиридун-бек Кечарли) был первым опытом, единственным профессиональным источником (ценность и уникальность этого источника была именно в ее пионерской роли, единственности; в свое время я вместе с покойным Шамилем Салмановым подробно писал об этом (см. «Первая история азербайджанской литературы», газета «Адабият ве инджесенет»,

9 и 16 сентября 1978 г.); значимым событием в контексте эпохи была и монография Юсифа Везира Чеменземинли «Взгляд на азербайджанскую литературу», изданная в 1919 г. в Стамбуле; в позднейшие десятилетия была написана, при всех издержках и изъянах, фундаментальная история нашей литературы (Гамид Араслы, Фейзулла Гасымзаде, Мир Джалал, Мирзага Гулузаде, Алиаждар Сеидзаде, Гуламгусейн Бегдели, Гафар Кендли, Мирали Сеидов, Али Султанлы, Кямран Мамедов, Фирудин Гусейнов, Араз Дадашзаде и другие представители последующих поколений).

С одной стороны, из-за вульгарно-социологической «экспансии» соцреализма в фольклор, народное творчество, ашыгскую поэзию, в последней появлялись уродливые образчики актуального версификаторства, находившими место в партийной печати. Вот строфы из ашыгских стихотворений в форме «Гошма», опубликованных в газете «Коммунист»

(6 августа 1937 г.).

Дорогого Шмидта отправил

ты в далекие края,

Самолетом вылетел, выведал дороги он.

Водрузили алый стяг на ледяные горы,

Иностранцам стало

не по себе, Сталин…

(Ашыг Авак)

Сталинский маршрут, живи тысячу лет,

Игиты твой план довели до конца.

Орден Ленина прикрепили к груди,

Каждый стал командиром корпуса.

(Ашыг Мирза)

Я в газете прочел и узнал обо всем.

Террорист учинил этот шум (переполох)

Ты уничтожил, разгромил шпиона,

Вредителя, живущего химерами, Сталин!

(Ашыг Асад)

Даже в русскоязычной официальной партийной прессе появлялись ашыгские вирши на азербайджанском языке

(см. «Бакинский рабочий», 8 августа 1937 г.).

На весь мир она одна – Сталинская Конституция.

Двадцать первая статья –право граждан на образование,

Сто двадцатая статья – вот подспорье старикам.

Сто двадцать пятая гласит – свобода слова и печати.

Мы услышали, как их зачитывали на собраниях.

(Ашыг Бахман)

Ясно, что ашыгский стих дискредитировать более беззастенчиво невозможно; однако при всех этих холопских непотребствах соцреализм инициировал системное изучение (пусть и тенденциозное) нашего фольклора после сказов вещего Горгуда и нашей классической литературы; наши дастаны, сказки, баяты и другие образцы не замкнулись озвучиванием на меджлисах, торжествах, и не ограничились только изданием, – они были пропущены через научно-теоретический анализ, тем самым складывалась теоретическая картина национально-эстетических ценностей и основ (Ханафи Зейналлы, Мамедгусейн Тахмасиб, Ахлиман Ахундов, Вагиф Велиев, Паша Эфендиев, Мирза Аббаслы, Гасан Гасымов и др.).

Очень значимым, а может, важнейшим событием было то, что соцреализм сыграл исключительную роль в формировании азербайджанского литературного и художественного языка. Синтаксические и эстетические принципы нашего литературно-художественного языка, пребывавшие в зыбком, неустоявшемся пространстве между языком «Моллы Насреддина» и языком «Фиюзат», в раздоре между языком Мирзы Фатали, Мирзы Джалила, Сабира и, с другой стороны, языком Алибека Гусейнзаде, Ахмедбека Агаева, Мохаммеда Хади, постепенно кристаллизовались, определились, и эту миссию выполнила фактически азербайджанская литература, создававшаяся в тридцатые годы минувшего века образцы соцреализма – поэзия М.Мушфига и С.Вургуна, С.Рустама и Р.Рзы, О.Сарывелли и А.Джамиля… проза и драматургия Дж.Джабарлы и М.С.Ордубади, Абдуллы Шаига и Сулеймана Рагимова, Мир Джалала и Мехти Гусейна, Али Велиева и Абульгасана, Мирзы Ибрагимова, Сабита Рахмана и других.

В сороковые годы азербайджанский литературно-художественный язык нашел ярчайшее самопроявление в творчестве Ильяса Эфендиева и Энвера Мамедханлы. Масштабы лексического богатства, стилистической индивидуальности и полифонии обозначились непохожестью и самобытностью письма Самеда Вургуна, Сулеймана Рагимова или, скажем, Али Велиева, Мирзы Ибрагимова, Ахмеда Джамиля или, например, Исы Гусейнова.

Фактом является то, что благодаря условиям, инициированным движением «соцреалистической» литературы, пошла вперед и лингвистика, филология, и во всестороннее изучение азербайджанского языка внесли весомый вклад Бекир Чобанзаде, Мамедага Ширалиев, Азал Демирчизаде, Мухтар Гусейнзаде, Селим Сафаров, Хади Мирзазаде, в позднейшие периоды – Аловсат Абдуллаев, Фархад Зейналов, Агамуса Ахундов, Юсиф Сеидов, Афат Гурбанов, Тофик Гаджиев и другие, – за 70 лет наши ученые проделали работу, на которую в России или в европейских странах тратилось гораздо больше времени.

Именно в период соцреализма мы добились гигантского научного прорыва, – от подготовки и издания фундаментального толкового словаря нашего языка до многих билингвистических, терминологических, лексикологических словарей, и в результате научного труда таких филологов, лингвистов, как Рухулла Ахундов, Вели Хулуфлу, Худадат-бек Азизбеков, Алигейдар Оруджев, Мамед Тагиев, Юсиф Зия Ширвани и другие был выявлен богатый лексический потенциал азербайджанского языка.

Обратите внимание: все названные мною авторы (!) – и в области литературной критики, и литературоведения, и языкознания – это ученые, взращенные именно в период соцреализма.

Соцреализм сыграл большую роль в формировании общественной мысли, усилении национального мышления в Азербайджане, не воспрепятствовал превращению сугубо национальной проблематики в одну из основных тем нашей литературы. Эта проблематика вышла на ключевые линии и по географическому, и по духовному охвату. Вот, вспомните, Система вероломно и цинично отвратилась от Южного Азербайджана, но тема Араза – тема разобщенного народа – вошла в болевую точку нашей литературы; Система переиначила название древней Гянджи в Кировабад, но наша поэзия говорила о первозданной Гяндже; Система широко пользовалась ярлыком «националист», в ряде случаев превращая его в палаческий вердикт, но соцреализм не цеплялся за «национальную форму», надеясь отыграться на «социалистическом содержании», и потому, например, гимн любви к родине – стихотворение «Азербайджан» (Самед Вургун) стал всенародно любимым и переходил из уст в уста, из поколения в поколение.

Быть может, соцреализм – его идеологи – стремился «приватизировать» и эти святые темы, использовать их в политических целях, но так как в национальном художественном мышлении эти темы оказались негрузоподъемными для спекуляций, то эффект получился обратный; произошел контрпроцесс, эти темы подмяли, сковали соцреализм.

Одно из больших достижений периода соцреализма связано с переводческой литературой, и при объективном взгляде на вопрос мы убедимся, что современная азербайджанская школа художественного перевода – детище соцреализма. С некоторыми исключениями идеологического порядка, все знаменитейшие творения классики и современной литературы зазвучали на нашем языке, и азербайджанский читатель получил возможность читать на родном языке самых разных авторов – от Гомера, Фирдовси, Данте, Гете, Льва Толстого и Достоевского до Ремарка и Хемингуэя, Белля и Маркеса.

Думаю, нет нужды говорить о значении такого масштабного диапазона чтения. С другой стороны, были переведены на родной язык творения арабоязычных, а особенно персоязычных представителей азербайджанской литературы (Хагани, Мехсети, Низами); точно так же наша классическая и современная литература была переведена на иностранные языки.

Переводы Мамеда Арифа, Микаила Рафили, Энвера Мамедханлы, Микаила Рзагулузаде, Бейдуллы Мусаева, Азиза Шарифа, Гусейна Шарифа, Беюкаги Гасымзаде, Джаббара Меджнунбекова, Мустафы Эфендиева, Мубариза Ализаде, Джаханбахша, Владимира Гафарова, Исхака Ибрагимова, Джалала Мамедова, Эльхана Ибрагимова и других явили нашу национальную переводную литературу как богатое духовное достояние. В течение семи советских десятилетий почти все наши поэты, в том числе самые знаменитые (Микаил Мушфиг, Самед Вургун, Сулейман Рустам, Расул Рза, Мамед Рагим, Ахмед Джамиль, Нигяр Рафибейли, Бахтияр Вагабзаде, Алиага Кюрчайлы, Тофиг Байрам и другие) интенсивно занимались переводом.

Правда, языковые контакты в переводческом процессе носили географически односторонний характер, т.е. мировая литература шла к азербайджанскому читателю преимущественно через переводы с русского, а не с оригинала, и азербайджанская литература, в основном, переводилась на русский язык; но и значение этого мощного канала, с учетом высокого профессионализма русской переводческой школы, трудно переоценить.

Истина в том, что соцреализм в области перевода создал мост с двусторонним движением между западной и русской литературой и – современной азербайджанской духовностью, и этот факт надо оценить по достоинству. Ясно, что если бы установки соцреализма игнорировали значение перевода, то и этим мостам не бывать, и здесь, несомненно, сказываются противоречия в природе самой Системы.

Вот, представьте себе, в мае 1937 года, в разгар «большого террора», из Москвы в Баку прибывает большая бригада «знаменитых русских поэтов» – Владимир Луговской, Константин Симонов, Павел Антопольский, Павел Панченко, Маргарита Алигер, и их принимает всесильный «хозяин» Азербайджана, первый секретарь КП(б) Мир Джафар Багиров – вместе с председателем писательского Союза республики Сейфуллой Шамиловым.

Прием длится два часа.

Речь шла о том, что по инициативе самого М.Дж.Багирова был поднят вопрос о подготовке и издании «Антологии азербайджанской поэзии» и инициатива такого всесоюзно авторитетного лидера не могла остаться без внимания. С этой миссией – реализовать идею антологии – и прибыли в Баку московские знаменитости. То, что М.Дж.Багиров уделил время для обстоятельной аудиенции – на фоне пасмурной и зловещей «репрессивной» погоды, – говорит о степени значения, которое придавал «хозяин» теме разговора. Во время приема В.Луговской зачитывает свои переводы стихотворений Вагифа и Видади «Журавли», П.Антокольский – фрагменты из «Лейли и Меджнуна» Физули, Павел Панченко озвучивает свои переводы сатирических стихов Сеида Азима и Сабира.

В официальном сообщении говорилось:

«Переводы произвели впечатление на товарища Багирова. Товарищ Багиров в речи, длившейся около часа, говорил о важном значении антологии и особо отметил ее большую роль в показе творческого облика нашего народа» («Адабият газети»,

16 июня 1937 г.).

Этот факт, думается, говорит о многом. Наконец, в послевоенные шестидесятые годы, когда соцреализм еще правил бал, пришли «шестидесятники».

Но об этом, по-видимому, надо вести отдельный разговор.

ЭЛЬЧИН

Каспий. – 2011. -25 июня. – С. 8.