Художник, перешагнувший века

Магический реализм Ашрафа Мурада

Очень долго его не хотели понять. Удивительным был он художником, смотрел на мир другими глазами. Когда в 1984 году открылась его персональная выставка в родном Баку, все с удивлением разглядывали громадных размеров полотна этого уникального мастера кисти – в то время это было настоящей фантастикой. Но как же в том, недалеком 1984-м, удалось организовать загадочную выставку Ашрафа Мурада?

За пять лет до этого случая, когда Ашраф работал в своей мастерской на Проспекте строителей, у него побывал известный русский художник, критик и писатель Григорий Анисимов, который очень много сделал для того, чтобы имя Ашрафа и его творчество стали достоянием культуры ХХ столетия. В бывшем Советском Союзе выше всего ценилось искусство, которое обслуживало партийную идеологию. Конечно, творчество такого мастера, как Ашраф Мурад, не вписывалось в удушливую атмосферу. По свидетельству друзей, Ашраф был по натуре человеком очень мягким, добрым, застенчивым и деликатным, а художником – фанатически преданным творчеству в истинном понимании этого слова.

Пройдя серьезную профессиональную школу у профессоров Ю.Непринцева и Р.Френца, в 1954 году Ашраф защитил дипломную работу «М.Лермонтов и М.Ф.Ахундов». Дальнейшее его творчество шло по возрастающей шкале художественных ценностей. Когда-то писатель Юрий Домбровский сказал: «Талант от гения отличает один градус: при температуре 99 градусов вода только горячая, а при 100 градусах она кипит. Вот этот единственный градус Ашраф преодолел легко и свободно. Я верю: мировое признание обязательно найдет Ашрафа Мурада».

Лично я никогда не видел Ашрафа Мурада. Впервые услышал о нем в 2007 году от искусствоведа и писателя Сары ханым Назировой. В один прекрасный день она пригласила меня на презентацию книги об Ашрафе Мураде, которая состоялась в выставочном салоне им. С.Бахлулзаде. К сожалению, по некоторым уважительным причинам не смог участвовать в том мероприятии. Позже Сара ханум подарила мне эту книгу, и я буквально на одном дыхании

прочитал ее.

В советское время первый в Баку «Мерседес» принадлежал художнику Ашрафу Мурад оглу. В конце 1950-х известные художники того времени – золотая молодежь – набивались в этот автомобиль и разъезжали по старым бакинским улочкам. Ехали с шутками, шумом, смехом, и вслед им неслись смех и восторженные крики местных ребятишек. Молодые люди, празднующие торжество юности на этих старинных улицах, являли собой символ счастья и беззаботности. Под завистливыми взглядами окружающих они ощущали себя всадниками, оседлавшими звездного коня. А душа и сердце этой компании – Ашраф Мурад оглу – выделялся красотой, талантом, знатным родом. Стоило в те годы Ашрафу появиться на улице, все заглядывались на его высокую стройную фигуру. И такова была сила его обаяния, столько было в нем внутреннего света, что за ним постоянно тянулся шлейф восхищенных взглядов. Девушки все были просто влюблены в Ашрафа. Он же любил только одну – Севиль.

Еще в пору учебы в институте считалось: если Ашраф брался за какую-нибудь работу, то делал ее лучше всех. Покойный художник по коврам Кямиль Алиев рассказывал, что приезжавший из Ленинграда (ныне Санкт-Петербург – ред.) в Баку на летние каникулы Ашраф получал больше всех заказов, обеспечивал обедневших к тому времени родителей запасом денег на год и возвращался обратно. При желании Ашраф мог бы стать самым богатым человеком. Но он избрал другой путь.

Ашраф Мурад всю жизнь прожил бездомным. Его домом и местом работы стала небольшая мастерская на бакинском Проспекте строителей.

Творчество Ашраф Мурада – великого мастера колорита – не имеет себе равных в современном изобразительном искусстве. Совершенство его колорита может сравнится лишь с колоритом наших старинных ковров и тирме. Именно на основе фольклора и сформировался национальный характер творчества Ашрафа. Это отчетливо можно увидеть в картинах «Отец и сын», «Музыканты», где образы создают впечатление мощного обобщения.

Изобразительное богатство и художественность отличают многие работы Ашрафа. Для воссоздания образа исторических личностей – Рузвельта, Черчилля и Сталина в картине «Тегеранская конференция» художник использует стиль монументальной живописи. Его полотно чем-то напоминает мексиканские настенные росписи. Персонажи освещены сильным светом, словно актеры на сцене. Это проистекает из чисто эпического восприятия героя. В этом смысле Ашраф Мурад – истинно азербайджанский художник. Для азербайджанца герой всегда стоит высоко, в центре внимания, виден со всех точек.

Однако в героях Ашрафа Мурада ощущается странное напряжение. Ни у одного художника нет в полотнах такого трагического предчувствия, которое создается пластикой густых красок. Некоторые характерные черты такого трагизма можно найти в живописи крупного французского художника первой половины ХХ века Жоржа Руо. В этом поразительном совпадении особый смысл. В свое время Ашраф Мурад получил отказ на поездку во Францию для работы над картиной «Наполеон». Там он наверняка увидел бы Жоржа Руо, полюбил его, уловил бы свое сходство с ним.

Его образы – как крик из мрака. И невольно вспоминаешь слова Ван Гога: «Страдающему все видится издалека».

Во второй раз я услышал об Ашрафе от Григория Анисимова, московского художника и небезызвестного искусствоведа, писавшего в далекие советские времена о наших художниках.

В Музейном центре проводилась выставка известного азербайджанского художника Расима Бабаева. Эта была первая выставка без Расима. Собрались его друзья и близкие. Сын Расима Эльнур познакомил меня с большим другом азербайджанского искусства, москов-

ским художником и ценителем искусства Григорием Анисимовым. Безусловно, он был рад нашему знакомству, но сказал, что не в состоянии стоять перед телевизионной камерой: «Как-нибудь в другой раз…»

Буквально через пару дней в условленное время мы встретились, и Григорий Анисимов рассказал много удивительного об этом талантливом художнике. Я и сейчас с особой бережностью храню у себя его высказывание об Ашрафе Мураде и Расиме Бабаеве.

Вот некоторые высказывания Григория Анисимова об Ашраф Мураде:

– Я не объявляю Ашрафа «сверхгением», но как мастер, как художник экстра-класса, как очень одаренный профессионал, владеющий острой живительной свежестью, Ашраф шел своим собственным путем.

– Это была высокая душа, свободная и широкая, обращенная к миру добрых людей.

– Движения, звуки, ритмы, объемы, особый возрожденческий дух – все это разлеталось с его картин, как ослепительные вспышки молний в сильную грозу.

– Метафорическая ассоциативность у Ашрафа опирается на силу и чистоту мировосприятия.

– Исключительная неожиданность ашрафовских персонажей напоминает мне традицию гоголевских образов, когда предмет не описывается подробно, а появляется будто явочным порядком, внезапно. В этом умении изображать лаконично и кроется главный секрет притягательности его живописи.

– Я много раз видел шторма на Черном море, на Каспии. Это нешуточная, дикая игра стихий, возмущенная, неудержимая в своей ярости. Ашраф рисует штормовой Каспий чистым черным, буквально аспидным цветом. И этот слоисто-черный цвет говорит о том, что Каспий для художника – это не явление природы, а словно живое существо, которое радуется и печалится, негодует и смеется, тревожится и страдает. Поэтому зачастую он изображает и живого человека как явление природы.

Меня давно занимала тема «Личность художника в творческом воплощении». И творчество Ашрафа Мурада предоставляет богатый и обширный материал для рассуждений о духовности и бездуховности, о кровной связи личности художника и его творчества, об одухотворенности Мастера и ремесленных поделках-однодневках.

Форма и содержание многих работ Ашрафа раскрывают индивидуальное восприятие художником истории и современности. Любая работа конца 60-70-х

годов в трактовке Ашрафа – событие. Каждый живописный холст – поступок.

Как-то Ашраф представил на выставку прекрасную работу «Вечер на Каспии». Когда эта картина была выставлена, люди, не понявшие стиля художника, насмешливо спрашивали у него:

– Ашраф, но ведь море бывает голубым, зеленым, почему ты написал его черным?

На что тот с детской непосредственностью отвечал:

– Море было голубым, когда я вошел в него, а когда вышел, уже наступил вечер, и оно потемнело.

А как наглядно передает он дары родной природы в своих натюрмортах! Здесь краски струятся по холсту, словно сок плодов, изображенных художником. Дыни на его картине подобны лучам солн-

ца, напитавшего их своим жаром. Арбузы – источник жизни. Фонтан на картине «Фуникулер» – мечта изнывающего от жажды человека.

И все это результат страсти Мастера, о которой можно говорить как о подвиге и самоотверженном служении искусству.

У этого молодого и очень красивого молодого человека, к удивлению многих, была только одна любовь – Севиль.

«Я не умею красноречиво говорить, не умею писать, но как много хотел бы я сказать Вам, как много хотел передать вам, но язык – мой враг. Сердце мое бьется, а уста молчат, не находя нужных слов, которые могли бы выразить хотя бы частицу моих чувств.

Ах, Севиль! Поймите меня, простите меня, выслушайте меня. Мне еще не известны все тонкости русского языка. Но все сокровенные мечты дерзновенной юности, все благородные порывы молодого сердца, все страдания влюбленной души, которые так близки и знакомы каждому, – все это знакомо и мне. Но знакомо ли оно вам, Севиль?»

Это – отрывок из письма Ашрафа возлюбленной (письмо обнаружила искусствовед и писатель Сара Назирова – Ч.К). Письмо, на мой взгляд, необычное и неожиданное. В нем Ашраф Мурад предстает в новом освещении. Влюбленный юноша-романтик, он демонстрирует не только силу своего чувства, но и совершенное, глубинное владение русским языком, что говорит о его высокой культуре и солидной эрудиции.

Менялась жизнь, менялись взгляды. Оставалась только твердая надежда на свои собственные силы, способности и желание работать в искусстве, искать и находить свое лицо, свой почерк и стиль. Ашраф был любознателен, вспыльчив, настойчив. Одному ему известны истина и задача постижения живописи и поставленных перед собой целей. Кровожадный тиран «Цтаалин», как его, Сталина, думаю, преднамеренно называл Ашраф, уже был отозван Всевышним в мир иной. Хаос и бесчинства затихали, казарменный социализм понемногу смывался с поверхности целой страны, очищались души и затемненные сердца, приводились в порядок мозги, пробуждая их от устоявшегося после октябрьского переворота государственного тупоумия.

Ашраф получал государственные заказы на картины с историческими сюжетами, но потом над ним грянул страшный гром, словно повернулось вспять время: подвыпившая развеселая компания была задержана милицией, и тяжелей всех пришлось Ашрафу, который горячее всех возмущался произволом. Его жестоко избили, как рассказывал его брат, несколько тяжелых ударов солдатских сапог попали по голове. Пришлось даже везти художника в психиатрическую больницу для поправки здоровья.

Вполне возможно, что полученная после милицейских побоев психическая травма неузнаваемо изменила почерк художника.

Ашрафу открылся совершенно иной мир: будто оголенный, очищенный от всего лишнего, второстепенного. Фантасмогория этого превращения была разительна и неожиданна настолько, что Ашрафа всерьез посчитали ненормальным. Обыватели в искусстве, герои заказных работ худфонда, которых так называемые реализаторы забрасывали халтурой, пожимали плечами: «Ашраф, бедный, тронулся умом». А он был нормальней всех: живопись властно требовала выхода, она будила его ночью, она таинственно трепетала в его холстах, звала его в «очарованные дали». Конечно, в мастерских, куда, как говорится, и соловей не залетал, бывало шумно и весело, там праздновали очередной солидный гонорар за очередную ловко исполненную халтуру. А у Ашрафа было темно и тихо, он лежал в углу на койке в своей бесконечно захламленной мастерской и вдруг просыпался от озарения, будто в его окно неожиданно влетела райская птица.

Судьба Ашрафа роднит его с теми, кто всегда был дорог художнику – с великими поэтами. Хафиз и Мирза Шафи Вазех были особенно близки ему. Как и они, Ашраф был шедро награжден талантом, а где талант – там свободомыслие и независимость. Многим это не по нутру. Вот Ашраф, будучи еще студентом, записывает в свою памятную тетрадь полные смысла слова: «Искусство освобождает нас от порабощения практической жизнью, открывая нам мир созерцания и грез»

Я уверен, что это имя займет достойное место в истории искусства ХХ века и громко прозвучит на весь мир.

P.S. Недавно в Москве была напечатана очень интересная книга Григория Анисимова про Ашрафа Мурада «Магический реализм». Инициатором появления этой книги стал Рамиз Абуталыбов, спонсировал ее издание также наш земляк Евгений Попов.

P. P.S. Свой рассказ об этом замечательном живописце хочу закончить высказыванием о нем народного художника Азербайджана, выдающегося мастера кисти Тогрула Нариманбекова: «Картины Ашрафа по первому впечатлению таинственны, но никогда в них не найдешь ничего мрачного, злого, беспросветного, Они зовут к жизни, говорят о жизни, несут в себе ясное и светлое начало. Художник романтического направления, Ашраф в то же время включает в свои работы мистическое, неведомое.

Ашраф Мурад – особо одаренный художник. От природы ему присуще тончайшее чувство цвета, колорита, изысканных сочетаний. Обладая особой духовной чистотой, восторженностью, он вдохнул в свои произведения великую музыку цвета – неожиданного, свежего, как дуновение весны».

ЧИНГИЗ КЕРИМОВ

Каспий.- 2009.- 19 декабря.- С. 1.