Первая публикация

Бакинской школьнице Айнель АЙДАЕВОЙ всего 16. Вместе с тем, она вот уже несколько лет заметна практически на всех мероприятиях, так или иначе связанных с литературой и поэтическим словом – чаще в качестве заинтересованного слушателя, а в последнее время и участника. Среди несомненных достоинств ее поэзии – свежесть восприятия мира, раскованность интонации, запоминающиеся образы, как весенние ростки, еще робко, но настойчиво пробивающиеся тут и там в строчках… 16 лет – это та мистическая точка, где сливаются детство и юность, где душа и мысль приобретают некий совершенно новый даже для их носителя формат. Этот трудный, но благословенный возраст наполнен самыми разными открытиями – в том числе, и себя, и всего того, что происходит с любым человеком на этой земле, и все-таки – только с тобой, и все-таки – впервые… Именно в этом возрасте как никогда остра потребность заявить миру, что ты – есть, и что тебе есть что сказать этому самому миру и современникам. И хотя юному поэту вполне логично еще не хватает профессиональных "мускулов", владения формой, умения свести воедино задуманное и ощущаемое с реально доступным ей уровнем воплощения всего этого на бумаге – все это нормальные этапы творческого мужания, которые, верится, Айнель сумеет достойно пройти в предстоящие годы. Немаловажен тот отрадный факт, что по своей природе Айнель принадлежит к прекрасному творческому племени "самоедов", которые склонны фокусироваться, скорее, на недоработках, чем на собственной "гениальности", как это, увы, свойственно большинству наших пишущих современников самых разных возрастных категорий и профессиональных достоинств. Поздравляем Айнель с первой публикацией и надеемся на новые встречи с ее возмужавшей поэзией на страницах нашего журнала.

* * *

Огромные цели

В окна летели.

Жизнь проходила мимо.

Птицы сидели

На ветках и пели

О чем-то непостижимом.

Слезы текли,

Беды влекли.

Ожоги горели под солью.

Меня опекали,

Меня берегли

Ангелы чистой любовью.

Сердце стучало,

И выдиралась

Душа из клетки наружу.

Тела не стало –

Как покрывало

Сдернули в зимнюю стужу…

Моя библиотека

Я останусь,

а ты не останешься

здесь –

навсегда, насовсем.

Я дотянусь,

а ты не дотянешься

до полки

под номером семь.

Цифрами, рифмами

книги исписаны…

Поймешь ли,

что скрыто в них?

Рифами, грифами

стены украшены –

ты не боишься

их?..

Я – не боюсь,

а ты вот – скрываешься.

Слышу

вздох из угла.

Кажется мне,

ты всего пугаешься

в этой комнате

для

Романов и тайн,

легенд и мифов…

Зачем ты тогда

пришел?..

До дрожи боишься

страстных порывов…

Кто тебя

в холл провел?

Ты говоришь,

что за бабочкой синей

тебя повело

тепло.

И бабочка сквозь

сумерек иней

ударилась о стекло.

А за стеклом

проступил тот холл,

в который ты

и попал.

В холле стоял

бесконечный стол,

(который сейчас

пропал).

Ты говоришь,

что за тобою

кто-то

все время следит.

Но это я

управляю игрой –

тебе это

не повредит.

Ну, успокойся –

встань предо мной,

будь немного

смелей.

Сейчас я тебя

отправлю домой,

ты выход найти

сумей.

Никогда, никогда

не гонись за теплом,

оно обманет

нас всех.

И навсегда

на сердце пятном –

след

от его утех.

Новичок

Ты бежишь от неизбежности –

но куда?.. Зачем?

В какую сторону?

Крылышками машешь

ты мятежными,

подражая

королевским вóронам.

Ты же слабенький,

вот-вот сломаешься –

осторожней, прошу,

приземлись!..

На второй год,

увы, не останешься

в этой школе

с названием "Жизнь".

Береги свои крылышки,

маленький –

ты ведь в воздухе новичок.

Но не бойся –

ты со мною, старенькой,

пролетишь бок ó бок путь,

что высок…

В преддверии сна

Я надеюсь на крепкий сон,

на затишье средь бури,

на протопленный дом

где-то

в Маньчжурии.

Я надеюсь

на колючий снег

в конце этого марта,

на прогулку во сне

по Монмартру.

Я надеюсь на пледа шерсть,

на прохладу подушки,

на шесть

полных часов

у кукушки.

Надеюсь на листопад.

укрывший мои тротуары,

на переспелый гранат,

на нагие чинары...

На гитары и тары...

Что ж, надейся на –

крепкий сон,

протопленный дом,

любимую кошку

да ночь в окошке...

На побережье

Что за ветер арктический

и холодное солнце седое?

Что за небо голодное

с подсушенной белизною?

Мне уютно.

Меня греет свитер поношенный,

спящий ночью на полке

как свернувшийся кот.

Мне шоколадно –

и ладно, и складно

в этот скучающий сам с собой вечер…

Нет за окном никого.

А за душою – любовь.

Мне говорят: "береги" – берегу...

К океану уеду в гости,

сердце зарою на берегу

упрячу в ракушку все,

что нужно сберечь...

Слышу пенье кита-старика,

который прощает людей

и прощается,

и уплывает в рассвет

по океанской пенной тропе.

Подожди!..

Я отдам тебе ящик

будущих бед –

забрось в океан,

чтобы больше ничто

не смело разрушить счастье мое!..

…Кит не стал грузить бедами океан,

ящик сглотнул

и, плеснув хвостом,

подарил на прощанье мне

этот кулон

с мезозойской ракушкой.

Нас четверо

Я отрекаюсь от тебя,

Мой друг.

За то, что втайне от меня

Ты любишь слуг.

Но я тебе не пациент,

Не ученик –

Обыкновенный человек,

Который сник...

Ну да, ты обладаешь даром,

Но ты не Юнг.

И после каждого скандала

Не замкнут круг.

Есть между нами кто-то Третий –

Тот верный псих.

Я не смогла бы не заметить,

Где он притих.

Здесь зарождается Четвертый –

Мой дикий зверь.

И он, мне милый и покорный,

Сожжёт

За мною

Дверь.

С любовью, Винсент...

Поле... Рыжее поле...

Я вхожу в твое тихое море.

Захлебнуться в тебе поневоле,

выбрать смерть

от рыжей тоски...

От тоски по родному причалу.

Мое сердце уже одичало.

Заставляешь вернуться в начало –

не вернусь.

Не видно ни зги...

Мне ладони щекочут колосья.

Поле, поле...

И нет межполосий.

Я – в тебе утонувшая гостья,

мне уже не встать,

не уйти...

Надо мною

кружáтся тенями

души, бывшие в поле гостями...

В предначертанный полем срок

мне осталось

нажать на курок.

Письмо своему столу

Стол,

завещаю тебе расцвести

этой весной –

чтобы окрасились эти листы

в голубой;

чтобы чернила ручьями текли,

чтобы я знала:

я буду –

и ты;

чтобы, как в прежние времена,

по тебе водила рука,

чтобы баюкал те самые сны,

из которых

рождались стихи;

чтоб хранил ты в себе

"Рай" и "Ад",

чтобы слез моих

яростный град

обжигал беззащитное

тело твое;

чтобы каждую буковку "ё"

считывал ты

по сколам своим,

чтобы сам дописывал "й";

чтобы вместе со мной

вздыхал

и с рождения знал:

я уйду –

ты останешься здесь,

но никто не посмеет присесть!..

Будешь стертым,

будешь хромым,

навсегда, на всю жизнь –

моим!

Это время, грусть затая,

слепит меня из тебя.

Ты же тоже,

хоть не живой –

но с живой

бессмертной душой…

Городской верлибр

Я в своем городе на

побережье гуляла.

Город меня узнал –

а я его не узнала:

ни запаха свежих булок,

ни выщербленных мостовых,

на на запад струящихся переулков,

ни на восток смотровых

площадок с обилием лиц;

ни пения

экзотических птиц,

ни букв,

выцарапанных влюбленными

на коже седого платана;

ни сказок,

ни песен,

ни диалектических тезисов…

Ни шелеста листьев

в объятиях ветра,

ни кисти,

рисующей

дождик по средам,

ни самого художника –

автора этих абстракций;

ни знакомого доминошника

с короткими пальцами;

ни скамеек и ни беседок,

где гоняют чаи,

ни пожилых домоседок,

ни знакомой швеи,

смотрящей мне вслед с балкона

в своем ожерелье

из пуговиц…

Не узнавая жизнь

когда-то родных мне улиц,

иду по бетонному берегу,

наступая на чьи-то следы…

Я обязательно снова приеду,

только ты, Город,

жди…

АЙНЕЛЬ АЙДАЕВА

Литературный Азербайджан.- 2019.- № 8.-C.94-101.